В Курске я впервые увидел целую артистическую семью, в составе которой были и малолетки; фамилия этой семьи была Мондштейн. Сколько членов этой семьи выступало тогда на сцену я с положительностью сказать не могу, но до сих пор помню афишу, на которой значилось: "г-н Мондштейн первый, г-жа Мондштейн 1-ая, Мондштейн 2-й, Мондштейн 2-ая, 3-ья и четвертая. И Мондшитейн первый и первая были почтенные старики, родители Мондштейнов под дальнейшими номерами. Мондштейн 1-ый исполнял роли резонеров и стариков и отличался замечательной аккуратностью, служа примером для молодых артистов. К делу своему относился он всегда серьезно, роли знал прекрасно, репетициями не манкировал и -если старика нельзя было назвать талантливым артистом, то все-же это был артист весьма и весьма полезный. Своих детей, которых было у него не мало, он предназначил для сцены и первые свои шаги на сцене эти дети сделали в Курске. Я хорошо помню двух его дочерей-малолеток, из которых одна исполняла небольшие роли, а другая, которой было лет десять, танцовала в антрактах "камаринскую". В настоящее время первая играет под фамилией -- Киселевой, а вторая -- Кошевой. Есть еще актриса Мондштейн, вероятно сестра Киселевой и Кошевой, но ее я на сцене в Курске не помню и какая из нее вышла артистка-сказать не могу, так как никогда не видел ее, о Киселевой-же и о Кошевой я в своем месте упомяну. Из женского персонала, подвизавшегося в мое время в Курске, укажу еще на г-ж Быстрову и Качевскую. Первая занимала амплуа драматических актрис и если публика относилась к ней снисходительно, то разве из уважения к ее супругу Иевскому, состоявшему директором театра и имевшему обширный круг знакомства. Как артистка г-жа Быстрова не выделялась и амплуа, ею на себя взятое, было далеко ей не по силам. В 1893 г. я встретил г-жу Быстрову в Одессе, где она служила кассиршей в русском театре. Г-жа Качевская выступала в ролях драматических ingenue, хотя по возрасту могла смело уже перейти на роли драматических старух. Одновременно с Качевской в Курск прибыл г-н Я еле в-Ву четич, который в составе труппы не состоял и выступил в течении сезона один, только раз в бенефис г-жи Качевской в роли первого любовника. Лицо этого артиста мне показалось очень знакомым и по справке оказалось, что это бывший мой университетский товарищ -- Вучетич. О нем мне придется говорить еще не мало при изложении своих дальнейших воспоминаний.
Водевильной артисткой в Курске была г-жа Любская. По своей резкости в обращении, форме выражений и другим, приемам, она напоминала мне артистку Тургеневу, с той только разницей, что Любская никого не ревновала. Артистка эта была крайне груба и не только не стеснялась в выражениях, но когда таковых не хватало, прибегала и к оскорблению действием. Любская, играя в водевилях, держала себя на сцене до того свободно, что не раз вызывала протесты зрителей; она, впрочем на это внимания не обращала и пошла даже дальше: кроме участия в водевилях она решилась участвовать и в дивертисментах, при чем специальностью своей избрала шансонетки самаго скабрезнаго содержания. При исполнении этих шансонеток Любская не стесняла себя костюмом, который был уж очень откровенен, а по части телодвижений доходила так далеко, что подчас зрителю казалось, что он присутствует не в театре, а в каком-нибудь вертепе низшего разбора. В то время кафе-шантаны еще не получили такого права гражданства как теперь и потому неудивительно, что публика протествовала; удивительно только, что на эти протесты администрация не обращала внимания и даже в лице бывшего тогда Курского полициймейстера, Фоменко, покровительствовала такого рода "искусству", возставая против лиц, осмеливавшихся шикать г-же Любской и предлагая им "не ходить в театр, если не нравится". Г-жа Любская уважением товарищей не пользовалась, все держались от нее в стороне, избегая каких-бы то ни было столкновений, но и все эти предосторожности не избавили некоторых из артистов труппы от скандалов с Любской, скандалов, оканчивавшихся в камере Мироваго судьи. Я помню такой случай. Фуфлер на репетиции задумался и не подал во время реплики г-же Любской. В результате -- удар носком ботинка но физиономии суфлера и целый лексикон бранных елов. Дело дошло до суда и окончилось, насколько помнится, приговором, для Любской довольно печальным: арестом на несколько дней. После Курска я Любскую нигде больше не встречал и о дальнейшей судьбе ее -- не знаю.
Свободное копирование
