Марья Ивановна Соколова была недурная водевильная артистка. Мамаша ее-Домна была неграмотная старуха, дальше своей Машеньки ничего и никого не признававшая. О чем-бы ни заговорили -- Домна всегда переводила разговор на Машеньку -- "и красавица моя Машенька! и первая актриса моя Машенька! и любит мою Машеньку Михаил Михайлович (секретарь Фолетти А--ч) как родную сестру! и никогда моя Машенька ни с одним мущиной не зналась" -- словом, все только о Машеньке -- Любила еще Домна щегольнуть иногда иностранными словами, но значения их, как женщина неграмотная и простая, она не знала. Рассказывая о том, как за Машенькой ухаживали, она хотела сказать, что Машеньку повели в фотографию, где сняли с нее портрет, но сказала фразу, которая в театральном мире стала исторической, а именно: "и мою Машеньку в кунсткамеру водили и с нее дагерротип сняли"! Может быть в этой фразе и есть преувеличения, но что в этом роде что-то было сказано-не подлежит сомнению, так как громкую известность Домна получила в Одессе только после того, как Машенька была в фотографии. В доказательство того, что Машенька наивна и ничего не понимает, Домна рассказывала, как Машенька, придя домой в морозный день и желая согреться, не подошла к печке, а, увидев сидевшего у них Михаила Михайловича: "моя Машенька юрк к нему под шубу". Много анекдотов я мог-бы передать о Машеньке и Домне, но не делаю этого потому, что все они на одну и ту-же тему и свидетельствуют лишь о безумном поклонении Домны -- своей дочери.
Карьера М. И. Соколовой была очень печальная. Не видел я ее после сезона в Одессе лет около двадцати. В летний сезон 1885 г. в Боярке был назначен спектакль с участием Чужбинова. Приехав туда я, в составе труппы, встретил несколько знакомых лиц, между прочим внимание мое обратила на себя одна уродливая, чтобы не сказать более, старуха, одетая в жалкое тряпье. Я долго вспоминал где и когда я видел это лицо; моментами мне казалось, что это лицо Соколовой, но я не допускал мысли, чтобы это была она. Я обратился к Чужбинову. Кто это? спросил я. "Известная в свое время водевильная артистка Марья Ивановна Соколова", ответил он, "а теперь -- видишь! Из милости взяли, пришла, просить помощи и мы ей платим 5 руб. за выход, давая ей играть раз в неделю. Что-же делать? денег у нас самих нет"!
Что было дальше с Соколовой -- не знаю, но теперь она счастлива, ибо умерла; жить так, как она жила когда-то и затем стать нищей и протягивать руку -- это ужасно! Смерть куда легче!
Вот подробности, собранные мною о последних днях Марьи Ивановны Соколовой. Проживала она в 1887 г. в г. Киеве в страшной нужде и без службы. Квартирой служил ей сарай на задворке где-то в Кожемяках, на Подоле. Зимой того-же года, на Александровской улице, под забором, найден был труп, судя по костюму, нищей. В этом трупе кто-то узнал некогда известную артистку Марью Ивановну Соколову. Вскрытием было установлено, что несчастная умерла от истощения. Рассказал мне об этом очень недавно один из известных драматических артистов и на вопрос мой: каким-же образом это могло случиться в городе, где постоянно имеются театры, а следовательно и товарищи-артисты,-- я получил ответ, что в тот сезон в Киеве драмы не было, а только опера и оперетка и потому Соколовой не к кому было обратиться за помощью, а может быть она и обращалась, да вероятно поддержки не нашла на том основании, что для оперы и оперетки, драматическая артистка -- чужая!
Так окончила свои дни Соколова. Да она-ли одна? Будем утешаться тем, что в настоящее время подобные случаи уже немыслимы; дряхлые, или по болезни неспособные к труду, артисты находят теперь приют, где они могут спокойно доживать свой век!
Свободное копирование
