12 декабря 1927 г.
Были именины В[севолода] Е[вгеньевича] Егорьева в субботу. Джиму совсем не хотелось идти, а мне хотелось. Над нами наверху был, очевидно, тоже какой-то Всеволод, слышался пьяный топот и дикий хор, распевающий Стеньку Разина. Колюн проснулся и стал кашлять. Было жалко его оставить. Но когда он крепко уснул, а наверху как будто окончательно напились и немного утихли, мы решили идти. Но, пройдя часть пути, вернулись.
16 декабря 1927 г.
А в тот момент, что я писала, какое у меня чудесное настроение, может быть, умирала мама.
При одной мысли, что она так и не видела Бэбку и не знала Джима, что я так и не повидала ее,-- я реву отчаянно. И что я никогда больше не прочту письма с ее дорогими каракульками! И что даже в гробу не поцелую ее!
Телеграмма Джона свалилась на меня, как гром с ясного неба. Я вскрыла ее просто, без всякого дурного предчувствия, и так и остолбенела: "Среду скончалась мама" [14 декабря]. Дальше стояло: "приедешь ответь".
Это мне показалось такой горчайшей иронией. Приеду ли я? Но ведь я даже думать об этом не могу...
18 декабря 1927 г.
Вчера мы служили панихиду в Эстонской церкви у о.Александра. Пришли дядя Коля, тетя Дела, Танда, тетя Наташа и Володя. Я чувствовала себя до такой степени запутанной, растерянной, что ушла из церкви, ни с кем не попрощавшись.
Свободное копирование
