6 марта 1923 г.
Посмотрела на Бойкин профиль, склоненный над столом, и радостно подумала:
-- Он один мог вернуть меня к жизни, после того, что "тот" отрекся от меня...
9 марта 1923 г.
Мы совместно с Катей Малкиной пишем -- или, вернее, пытаемся написать -- детскую сказку в стихах для некоего г-на Когана.
Maître опять слегка заинтересовался моими литературными делами. Дал мне письмо к Верховскому по поводу "Павлиньего глаза", с которым я была уже вчера у Верховского, не думаю, чтоб что-нибудь из этого вышло.
Вышел мой перевод клейстовского "Амфитриона". Сегодня я получила авторские экземпляры.
Ходила к Замятину насчет переводной работы. Бою очень трудно последнее время, и мне хочется тоже подработать. Пока ничего не получила.
Вдруг охватило беспокойство о моих "литовцах". Уже месяц, как нет писем от мамы, и полтора, как не пишет Джон.
22 марта 1923 г.
У меня началась ангина. Бой нянчится со мной, как курица с яйцом.
В субботу с занятий зашли Мэтр и Макс. Но Мэтр опасался заразить своих ребят, стоял в коридоре и разговаривал со мной через порог.
В понедельник Бой читал вечером доклад, а у меня сидел Макс. Мы вернулись к 20-му году, вспоминали, потом заговорили обо всех вообще, и Макс глухим и взволнованным голосом признался, что "любит Мэтра, как никого в жизни никогда не любил".
-- Как же Вы до сих пор не свернули мне шею? -- искренне изумилась я,-- при Вашем-то турецком характере?
-- Что же мне было Вам сворачивать шею, Вы были его радостью, а я только и хотела для него радости.
Когда Макс вышел курить в коридор, огонек его папиросы дрожал, и мне было жалко моего бедного друга.
Вчера вечером раздался звонок. Оказались "чекисты", которые три с половиной часа делали обыск у одного из жильцов, Кричевского, и потом увели его. Мы все сидели в столовой; только мне было разрешено пойти к себе и лечь, а остальные так и просидели до половины четвертого утра.
Я наконец-то получила письма от своих.
Свободное копирование
