7 мая 1921 г.
Мама и Джон уезжают 12 мая. А я остаюсь в нашей квартире. Остаюсь на произвол судьбы. Сама себе госпожа и рабыня. Совершенно уверена в том, что никогда не справлюсь с материальной стороной жизни. Милый мой Мишатский и не воображает, какой горький героизм с моей стороны в выборе такого робинзоновского существования. Но выбор сделан!
Маму отчасти убедило в необходимости для меня остаться мое выступление на вечере стихов нашего "Цеха". Было очень мило, слегка волнительно и немного стыдно. Я была в своей перфорсной жакетке со шпаргалкой в кармане. Были все наши: Ясная, мама, Джон. Мишатский выступал сразу передо мной. Я храбро вылезла на эстраду, почувствовала, что сердце дико стучит, увидела физиономию Льва Борисовича в 1-м ряду и спуталась, но моментально взяла себя в руки и стала читать не торопясь, спокойно и четко. Когда мне похлопали и я удрала в малиновую гостиную, было радостно, как после экзамена. Накануне Миш сказал мне:
-- Неужели ты можешь уехать?
-- Неужели ты можешь меня отпустить?
Мы так заговорились, что все "лозинята" разозлились и демонстративно ушли.
В Страстной четверг вместе с М.Л. были у Исаакия на Двенадцати евангелиях.
В среду [4 мая] был Цех, а перед Цехом я на часок забежала в "рукавицу". Больше мы не виделись за всю неделю. Я не ходила в Студию, т.к. проводила последние дни с мамой и Джоном.
Всем нам тяжело и страшно от предстоящей разлуки, хотя мы и шутили и шалили с Джоном. Боже! Какая же я буду одинокая!
Свободное копирование
