Нашим следующим директором стал кадровый дипломат Государственного департамента Чарльз Тейер. Он был талантливым писателем, немного эксцентричным, но очень серьезно относившимся к задачам русского вещания «Голоса Америки». Он понимал силу «радиодипломатии» в борьбе с пропагандистской войной, которую вел Советский Союз. Он также знал нравственное отвращение своих соотечественников к слову «пропаганда», употребляемому по отношению к американскому радиовещанию: в этом видели что-то бесчестное и недостойное правительства «джентльменов». Тейер рассказывал нам, как государственный секретарь Генри Стимсон протестовал против практики расшифровки кодов, потому что «джентльмены не читают чужую почту». Он не боялся бороться с Конгрессом за дополнительные ассигнования и не сдавался, встречая с их стороны непонимание его миссии в «борьбе за человеческие умы».
В те ранние годы «Голос Америки» пытался давать полную и непредвзятую картину жизни в Соединенных Штатах, не избегая и признания слабых мест и недостатков. Прямой критики или нападок на советскую систему не допускалось. Все-таки совсем недавно они были нашими союзниками. Но по мере усиления «холодной войны» «Голос Америки» стал платить той же монетой: передачи начали открыто и резко критиковать советскую систему и правительство.
Я проработала на «Голосе Америки» почти четыре года. Начала я с перевода новостей, потом стала писать очерки, а позже мне поручили вести американскую музыкальную программу о джазе. До того я мало знала о джазе, но теперь мне пришлось много читать и изучать его историю. Я старалась всегда представлять музыку в культурном контексте. Очень скоро мне стали делать замечания за «излишнюю серьезность», не требующуюся «диск-жокею»! Американское посольство в Москве жаловалось, что оно хочет танцевать, а не получать музыкальное образование. Я вернулась в отдел новостей.
Работа на «Голосе Америки» опять свела меня с русскоязычной общиной. Я встретила эмигрантов из Парижа, Берлина, Праги, многие были перебежчиками, или невозвращенцами, или беженцами от недавней войны, которые попали в немецкий плен и были освобождены союзниками. Это сообщество было раздираемо интригами и соперничеством.
Борис Николаевский, известный старый меньшевик, появлялся с текстом, в котором продолжал спорить с Лениным или каким-нибудь другим большевиком. Их споры, давние и уже почти всеми забытые, были еще свежи в его памяти. Его огромная фигура склонялась над столом редактора, он уговаривал принять текст как материал «первостепенный».
Владимир Мансветов, один из наших редакторов, эмигрант из Чехословакии, сын известного эсера, старался держаться с подчеркнутым цинизмом. Он с явным удовольствием смягчал страстные высказывания авторов, вычеркивал половину прилагательных и наставлял: «Не принимай все так близко к сердцу, дорогой! Зачем эмоции? Это всего-навсего пятиминутная передача об американском сельском хозяйстве».
Приходили безработные русские актеры пробоваться на дикторов. К отчаянию мистера Ракелло, они читали новости в лучших традициях Московского художественного театра. «Боже мой, — стонал он, — это же не Чехов! Вы читаете отчет Конгресса о дорожном строительстве!»
Кира Славина была поэтессой, она отказалась от лучшей авторской вакансии, потому что не хотела быть связанной сроками, и предпочла работу машинистки.
Александр Фрэнкли, эмигрант из Парижа, человек большой эрудиции, с безупречными манерами, был незаменим в кризисных ситуациях, возникающих в русском отделе. Миротворец, он успокаивал оскорбленные чувства и указывал, что интересы нашей страны, Америки, должны перевешивать наши мелкие ссоры.
К счастью, я оставалась в стороне от этих баталий: вне офиса у меня была американская семья, и моя жизнь очень отличалась от их эмигрантской жизни.
Все же благодаря знакомствам и встречам на «Голосе Америки» моя светская жизнь стала богаче и разнообразнее. К частым посещениям «Русской чайной» прибавились вечеринки в офисе и вечера у коллег дома, куда меня тоже приглашали. Иногда приглашали одну меня, без мужа, но я все равно соглашалась. Я прекрасно проводила там время и флиртовала с эффектными молодыми продюсерами, многие из которых подвизались актерами, радуясь хоть какой-то постоянной работе. Было так приятно... Никаких душераздирающих русских восклицаний типа: «Я не могу без тебя жить...» Какое облегчение! Ухаживавшие за мной американцы просто приятно проводили время, создавая себе и другим хорошее настроение.
В первый год деятельности русский отдел «Голоса Америки» пользовался повышенным вниманием американской прессы. У нас часто брали интервью и фотографировали для крупных газет и журналов. Моя фотография появилась на первой странице газеты «Нью-Йорк Геральд Три-бюн », в журнале «Нью-Йоркер » обо мне очень лестно отозвались, и мой портрет был помещен на обложке журнала «Патфайндер». Об этом журнале я раньше ничего не слышала, но, видимо, он имел довольно большую читательскую аудиторию, потому что я получила поздравительную телеграмму от государственного секретаря Дина Ачисона и предложение от одного из читателей «Патфайндера», двадцатишестилетнего фермера, выйти за него замуж. Он писал, что живет с матерью на собственной ферме, и спрашивал, не устала ли я от жизни в большом городе и не хочу ли насладиться тихой жизнью на его ферме в штате Айова. Всем очень понравилась эта история.
Свободное копирование
