После сего С., услышав, что граф хочет послать к ганджинскому и шушинскому ханам с предложением вступить в подданство России, не упустил употребить сей случай в свою пользу, упросив архиепископа ходатайствовать у графа, чтоб оное посольство поручено было ему, за что обещал епископу прославить его между тамошними армянами и непременно довести их до того, что они придут к нему на поклон. Архиепископ охотно на сие согласился. Ходатайство его было принято, и С. послан к обеим ханам; так как и в самом деле он мог выполнить сие поручение по принаровке к свойствам персиян лучшим образом; а притом главнокомандующий имел весьма убедительную причину надеяться, что С. за дарованное ему прощение к заслужению же важной вины своей не оставит в сем случае употребить с истинным усердием всех своих способностей.
По отъезде его я, быв оставлен им по его обыкновению без всякого пропитания, вскоре получил с одним тифлисским жителем письма от помянутого сигнахского армянина, бывшего посланником от царя Ираклия и от доктора Матеоса. Первый писал ко мне, что он в рассуждении моего с ним положения распорядил все по моему желанию и убеждал скорее приезжать в Сигнах, а доктор Матеос, изъявляя в чувствительных выражениях свою ко мне любовь и сожаление о настоящем моем положении, между прочим писал, что как, по дошедшему до них слуху, тот майор, у которого я живу, оказался в важном преступлении, то для меня предосудительно и даже опасно находиться при таком человеке, почему и советовал, чтоб я скорее приезжал к ним, что он примет меня как родного сына и чтоб я на исправление нужд своих для отъезда занял бы на счет его сколько будет мне нужно; а сверх того, если есть на мне долги, то какие бы они ни были, он заплатит все, и сие письмо предъявил бы я для документа. -- В самом деле, Матеос был столько известный человек, что я легко бы мог у грузинских или тифлисских армян по предъявлении письма его достать денег сколько бы ни понадобилось. -- Я ничего не мог предпринять за отъездом С., ни же отвечать на сии письма по следующему происшествию, случившемуся на тех же днях.
Хан Нуралий, человек молодой лет 20, происходящий, как он называл себя, от крови законных государей Персии, по неудовольствиям бежал оттуда в Россию и находился в Кизляре. Главнокомандующий, как человек чувствительный, принял участие в его судьбе и взял с собою. Хан сей пользовался всеми возможными милостями графа, называл его всегда отцом и казался преданным ему со всею сыновнею горячностию. -- Он имел довольно большую свиту и весьма достаточное содержание; а сверх того, как было известно, граф хотел сделать его где-нибудь ханом. Он всякий день веселился за вечерним столом с своею компаниею и утешался с одними песенниками, которые имели весьма приятный голос и по большей части пели одну любовную персидскую песню, которая столько понравилась у нас в армии, что почти все ее вытвердили и пели. -- Днем ничем другим не занимался, как игрою или ристанием на лошадях по своему обыкновению -- словом, жил в полном удовольствии, особливо со времени побега дербентского хана, которого имение все отдано было также ему. -- Граф да и все совершенно уверены были в его преданности и по благодеяниям ему оказываемым имели право ожидать от него такого расположения. -- Надобно отдать справедливость, что персияне признательны и благодетельны, но только в своем месте, когда они повелевают сами, не состоят под чужою властию и живут под своим законом; в противном же случае никогда нельзя положиться постоянно на их верность. -- Подобно тому и Нуралий-хан, несмотря на все благодеяния, выбирал только удобнейший случай, чтоб настоящее благосостояние свое променять на неизвестное; впрочем, план его, думать надобно, был, по его мнению, самый блистательнейший, ибо он затеял покуситься на жизнь своего благодетеля и погибель всего войска. -- По их заключениям, когда главнокомандующий будет убит, тогда уже и все побеждено. -- Иуралий-хан, пользуясь отменною доверенностию и благорасположением графа, тем свободнее мог располагать своим замыслом и приспособлять его к выполнению, а как ему ни в чем не было отказываемо, что составляло его удовольствие, то он забрал в свиту свою человек до ста персиян под предлогом верблюдников, конюших и прочих служащих. -- Мустафа, хан шамахинский, приезжал в корпус не один раз и с ним видался. -- Нуралий, сверх того, нередко посылал из своей свиты в Шамаху для закупки некоторых потребностей и посредством сего или каким другим способом сделал с Мустафою заговор, который вскоре бы приведен был в действие, если б нечаянный случай не обнаружил оного.
Некоторые говорили, что будто бы схвачен был один из его свиты, посыланный с письмом к шамахинскому хану; но достовернее то, что когда Нуралий с своею свитою занимался беганием на лошадях, тогда упала с него шапка. Один из приставленных к нему для надзирания чиновников, из перекрещенных горцев, который был при нем и за переводчика, заметил при сем выпавшее из шапки завернутое по персидскому манеру письмо и осторожно оное скрыл. -- Нуралий, может быть, в тот день не нашел удобного случая переслать его, а возвратясь в лагерь, и вовсе о том забыл. Письмо тотчас представлено было к графу и переведено. Нуралий писал к Мустафе уже в последний раз и назначал день и час, когда он должен был напасть нечаянно на лагерь и прямо на ставку главнокомандующего; он же в то время с своими храбрыми людьми будет в готовности, нападет с ним вместе, и, когда таким образом убьют главнокомандующего, тогда все будет побеждено. -- По приказанию графа палатку Нуралия-хана окружили ночью и без всякого почти шума обложили его оковами и отправили куда приказано. Свита его также вся была захвачена; у всех нашли в готовности потребное оружие, которое иметь было им воспрещено и которое они приготовили тайно -- по сему самому приняты были все меры осторожности. Письма, доставленные ко мне из Сигнаха, также распечатанные, и я не мог иначе отвечать на них, как только словесно, тому, кто их доставил, опасаясь, чтоб не навлечь на себя какого-либо сомнения. Шамахинский хан, узнавши о участи своего соумышленника, тотчас убежал и оставил город.
Свободное копирование
