"<В. Устюг,> 12 августа <1865 года>
Сегодня отправлял статью в "Русское слово" и потому теперь тороплюсь, чтобы не опоздать на почту. Хотелось писать и к Вареньке, но едва ли успею. Но только к Косаревой пишу, по обыкновению, длиннее, чем к тебе, но тоже коротко. Из этого ты видишь, что я горячусь. Меня ужасно испугали известия о Косаревой. Ей стало так худо, что она лежит уже месяц в постели не вставая. Бедная! И всего человеку двадцать три года. Я даже думал, что она не встанет. Но теперь я узнал, что ей лучше. Однако все не уверен, оживет ли она. Я знаю, что мои письма действуют на нее хорошо, и потому пишу к ней с каждой почтой. Для меня в ней все мое спасенье, а без нее такая пустота в Устюге, что ты себе и представить не можешь. Я сижу постоянно дома. Да и куда ходить и зачем? Человек я рабочий: почитываю и пописываю и с одеревенелым сердцем убиваю таким образом день за днем. Счастливые вы люди! А почем знать, так ли? В одном вы счастливее -- знаю я положительно: вы свободны, как птицы".
"<В. Устюг,> 19 августа <1865 года>
Зачем мне сорок лет, зачем я не красив, зачем нет женщины, которая бы полюбила меня? А впрочем, я бы не мог любить. Неправда, мог бы, только без страстности, тихо и спокойно. Если бы ты, друг, была со мной, тогда бы во мне не было той пустоты, которую мне все хочется заполнить. Ты бы меня совсем не узнала, милая моя Людя, я такой спокойный, кроткий и тихий -- точно и не я, а всему причиной продолжительное заключение, которое совсем изменило меня, то есть разбило и обессилило, так что вышел из меня почти весь перец и тот чернозем, который меня портил".
"<В. Устюг,> 26 августа <1865 года>
В майской и июньской книжках "Русского слова" ты найдешь мое "Женское безделье". Статью эту я задумал писать потому, что, читая живую книгу русской жизни, я увидел, что русская женщина не знает ровно ничего; что ей неизвестны самые простые, основные житейские понятия и что только повести и романы удостоиваются ее внимания. Между тем экономические понятия составляют основную сущность всех остальных социальных понятий, и с ними нельзя познакомиться в романах и повестях. Это навело меня на мысль написать "Женское безделье" и посвятить его "прекрасному полу" потому, что без этого те, для кого писалась статья, читать бы ее не стали. Мысль, как ты видишь, была здоровая и обсужена была зрело. Но вот какие вышли последствия. Во-первых, "Голос", или, лучше сказать, один из подозрительных его сотрудников (ты знаешь, что в "Голосе" участвуют люди сомнительной общественной нравственности, и каждый из них старается скрыть свое имя), назвал мою статью болтовней, а меня -- старой бабой. Об этом я говорю, собственно, потому, чтобы объяснить тебе второе обстоятельство, касающееся меня прямо. Некоторые из моих устюженских сограждан заподозрили меня в желании вывести их почтенные личности и нашли в моих статьях будто бы свои портреты. Разумеется, это делает честь их проницательности и сообразительности и, во всяком случае, рекомендует с хорошей стороны их нравственное чувство. Но с другой стороны, нужно заметить, что весь свет заполнен злыми старыми девами; все эти старые девы сплетничают и пересуживают и страдают повсюду тупоумием и невежеством. Не понимаю, почему устюженским девам понадобилось отыскивать себя в моих статьях и тем довести до общего сведения, что они именно страдают всеми теми умственными немощами, о которых я говорю? По-моему, это было не рассудительно. Дальше явились и между мужчинами подобные же сообразительные люди, а может быть, и галантные кавалеры, и два из них с поразительным усердием, какого они не выказывают никогда на службе, принялись развозить повсюду "Голос", и читать всем, что меня назвали бабой. Одним словом, радость была всеобщая, и я достиг своей цели, потому что моя статья хотя и заставила почтенных устюжан побранить меня, но в то же время и заставила их подумать о том, о чем до сих пор думать им не приходилось. Попал, как говорится, в жилу. Мне бы хотелось, чтобы мои статьи, несмотря на свою болтливость, произвели во всех городах, уездных и, пожалуй, губернских, подобное же движение в мозгах местных обитателей.
Из всего этого ты видишь, что быть литератором в провинции небезопасно, и теперь мне остается только ожидать, что кто-нибудь, обидевшись какой-нибудь моей статьей, писанной без всякой мысли о нем, наймет каких-нибудь незнакомцев с дубьем, поставит их у моих ворот, и... ты понимаешь, что дальше. Увлеченные усердием незнакомцы приложат излишнее старание, ив одно прекрасное утро полиция г. Устюга найдет на тротуаре мой бездыханный труп".
Свободное копирование
