<В. Устюг,> 1 июля <1865 года>
Что я буду любить Колю любовью разумных людей, ты не сомневайся; но достанет ли во мне столько познаний, сколько нужно для хорошего его физического воспитания, не ручаюсь, хотя прочитаю все, что нужно для этого".
"<В. Устюг,> 4 июля <1865 года>
Превосходная, славная Варенька, которую я очень, очень люблю и которую прошу тебя поцеловать от меня так, чтобы у нее заболели зубы, совсем, не похожа в своих отношениях ко мне на ту Вареньку, которую я рисую себе, любуясь ее карточкой. Варенька настоящая, проживающая теперь в Женеве, имеет сердце стальное, а та Варенька, которую я люблю, имеет сердце человеческое. Стальная Варенька требовала от меня писем, но я ошибкой написал к моей идеальной Вареньке; стальная, разумеется, не ответила и угасила мой светоч. Для стальной Вареньки дорог Устюг, потому что в нем будет Коля, а я при нем играю роль фигуры, стоящей на третьем плане. Я принадлежу к тому гордому, или как хочешь назови, сорту людей, которые возвращают ровно столько, сколько им дают. Далее -- славная Варенька не хочет заглянуть в душу человека, находящегося в моем положении. Я видел недавно господина, который по опыту говорит, что в крепости сидеть легче, чем быть в ссылке. В моем же положении самое худое то, что меня постоянно мучит мысль, что я непрочен и Устюге; я нахожусь совершенно в положении человека на почтовой станции. Я больше ничего не хочу, как только того, чтобы меня оставили в покое. Уж я примирился с мыслью, что я пробуду в ссылке лет десять, и хочу только одного, чтобы меня не переводили из города в город, как это делают с другими. Пусть стальная Варенька кидает теперь в меня камнем. Я же протяну ей руку и поцелую ее. Занятия не удовлетворяют меня, Коля не заполнит всей пустоты, и в сердце еще остается свободное место... только что же с ним делать? Разве наклеить ярлык и написать: "Отдается внаем"? Но кому нужна старая квартира! Пусть моя идеальная Варенька передумает и перечувствует мои вопросы, а я подожду от нее ответа, потому что вторую половину письма хотя я пишу и в третьем лице, но обращаюсь прямо к ней"..
"<В. Устюг,> 8 июля <1865 года>
Наконец, вчера в двенадцать часов дня приехал Коля. Действительно, мальчик славный. Но бедняга хотя и вынес храбро дорогу, но, должно быть, усталость должна взять свое. Сегодня хнычет".
"<В. Устюга 29 июля <1865 года>
Моя жизнь тоже идет не совсем ровно. Все я вью себе гнездо, потому что, как ты сама знаешь, Коля не может заполнить меня вполне. Но нужно признаться, что Устюг не представляет в этом отношении никакого материала. Когда я приехал сюда, то познакомился с одной дамой -- Марьей Платоновной Косаревой, и скажу тебе, что таких женщин не встречал. Замечательного ума и спокойной рассудочности. Если бы она жила здесь, я бы не хотел ничего лучшего. Но, во-первых, муж ее служит в пароходной компании (забыл сказать, что ей двадцать три года), и на лето они уехали в Архангельск,; а во-вторых, она больна такими сложными болезнями, и в том числе водянкой, что теперь, как говорят, надо ожидать выхода самого грустного. Ты не можешь себе представить, как это меня печалит. Я верю слуху потому, что вот уже целый месяц, как я не имею от Марии Платоновны писем. Значит, что-нибудь худо. Сам же я пишу к ней теперь каждую почту, то есть два раза в неделю, и переписка эта доставляет мне истинное наслаждение. Если бы только болезнь не принесла печального исхода и если Мария Платоновна приедет на зиму сюда, то, конечно, я не позавидую ни Петербургу, ни Лондону. Теперь же меня ужасно мучит мысль о том, что весь мой мир погибнет. Помнишь ли, я писал тебе о померанцах первого и второго сорта: я писал тогда о ней.
Однако я не пишу ни слова о Коле. Сейчас у него было великое горе, и бедняжка плакал горькими слезами: его стригли. Горе, конечно, великое, но избегнуть его было невозможно".
Свободное копирование
