Из далекого прошлого - 58

"<В. Устюг,> 1 мая <1865 года>

   Дружок Людя. Сегодня написал я к Маше, к Вареньке, к Наде об отправлении ко мне Коли немедленно. Уж я его так люблю, потому что чувствую, что он заполнит мою жизнь. Я еще не заказал для него ничего; но закажу на днях: 1) кроватку. Она будет точеная и выкрашена отлично, как снег, белой краской, чтобы не укрылся ни один клоп, которых здесь в каждом доме мириады. Потом заказал уже филейную сетку из белых шнурков; ножки в чашках. 2) Будет у него: свой комод, свой гардеробный шкаф, свой стул, свой умывальный стол, ванна.

   Теперь ты мне напиши инструкции, как вести его.

   Дом, где я живу, состоит из двух половин и был бы для нас превосходен. Но вот беда -- хозяйка и согласна бы уступить, да ей самой деться некуда. А было бы жить хорошо; при доме есть даже нечто вроде сада, то есть огород с березами. Здесь других дерев не растет. На днях вопрос решится. Она посоветуется с своими родственниками, и если добудет денег, то сделает к дому пристройку, куда и переселится. Я держусь этой хозяйки потому, что можно иметь от нее стол, не зная ни обзаведения, ни хлопот; ибо здесь беда с людьми: кухарок решительно нет. С прислугой просто бедствие. Забыл главное: почему я распорядился о немедленной доставки к себе Коли. Из министерства внутренних дел пришел на мою просьбу такой ответ: "Министр внутренних дел, ввиду обстоятельств, по которым полковник Шелгунов послан в Вологодскую губернию, не может разрешить ему выехать за границу, а также и переехать в другую губернию". Значит, лет на десять, Мой роман должен кончиться. Какую я сыграл роль? Я знаю -- меня не винят. Но здесь ничего невозможно. Мне кажется, я весь уйду в Колю. Странное дело: точно человеку нужно любить, и только, а кого -- все равно. Впрочем, в первом случае есть и трусость. Я знаю, что прочное невозможно, по неравенству нравственных и умственных сил. Но, с другой стороны, разве можно знать, куда и как разовьется молодой человек или, вернее, девушка? Одним словом, какое странное минутное увлечение. При других условиях, конечно, ничего бы не было.

   Да, с чего ты взяла, что в сорок пять лет я хочу непременно сложить руки и доживать старость? Я. вовсе не хочу, но боюсь, что это случится. Перцу во мне еще довольно. Но я всегда боялся, что останусь без здоровья и работы. Вот тебе и все. Целую тебя, мой друг, вот как крепко".

"<В. Устюг,> 16 мая <1865 года>

   Роман, о котором я писал тебе и о котором ты сообщила мне свое мнение, писаться не будет; как говорится -- лопнул. Теперь я задумал психологическую статью о том странном процессе и смене чувств, какая может происходить в людях. Если ты, гуляя в померанцевой роще и пленившись померанцем, сорвешь его, а потом, идя дальше, встретишь померанец более привлекательный, сорвешь ли второй и бросишь ли первый или нет?

   Я, кажется, не писал тебе о своих устюженских знакомых. Я знаком только с двумя семейными домами: Раковых (мать и дочь-девица) и Косаревых (муж, жена и дочь четырех лет). Раковы живут здесь постоянно, а Косарев служит в обществе Северодвинского пароходства и на лето уезжает в Архангельск. Вчера они отправились туда с первым пароходом. Косарева -- молодая дама, сильной, сосредоточенной натуры и очень умная.

   Кровать для Коли уже готова, но боюсь, что мой мальчик приедет ко мне, а у меня не будет готово для него помещение".

"<В. Устюг,> 20 мая <1865 года>

   Если твое письмо бывает в грустном тоне, то оно всегда сшибает меня с рельсов. Как прочны у нас с тобой узы. Еще бы! Если жизнь пережить -- не поле перейти, то думаю, что мы с тобой видали виды и вынесли своими костями малую толику. В год не расскажешь и не перескажешь всего. Поэтому, какое бы у меня ни было настоящее и какие бы цветы ни вырастали в моем вертограде, впереди рисуется мне всегда светлая точка в виде мирной, покойной жизни с тобой и мирной беседы перед камельком с старыми друзьями. Когда я спокоен за тебя, я, напротив, тотчас же начинаю вить гнездо, рассчитывая, что проживу же я ну хоть здесь, в Устюге, летять, И рисуются мне хорошие картины, и мне так хорошо и тепло. Помнишь, я всегда говорил, что я как пень среди долины. Теперь бы я сказал другое. Но вот сталкиваются два мира -- будущий и настоящий, и человек выпивает стакан холодной воды, и опять ему тоска, и не знает он, что ему делать.

   Бывают странные, непонятные процессы. Я уже писал тебе о померанцах. Я знаю, что для померанца нехорошо, что его бросают. Но лгал ли человек? Нет. Говорят, Базаров так не поступил бы. Но ведь мы еще не знаем, что бы было из него, если бы он загорелся, как сухое дерево. Да и странность не в этом, а в том, что является внезапно другая сила, в двадцать раз большая, и оттягивает тебя в сторону, и все прежнее отрубается. сразу, точно топором, точно его никогда не было. Вопрос этот чисто психологический, я и отношусь к нему теперь головным образом, не обвиняя и не оправдывая никого, ибо держусь органической теории. Напиши мне свое мнение",

"<В. Устюг,> 27 мая <1865 года>

   Ты находишь, что мои письма из Тотьмы отличались мрачным колоритом. Ну, еще бы! Ведь Тотьма не померанцевая же роща, а тамошние обитатели не соловьи, услаждающие слух. Только теперь я понимаю вполне, из какого болота я вырвался и какое подавляющее влияние могла бы иметь на меня жизнь в этом богоспасаемом городке, хотя люди там все хорошие и добросердечные..

   В Устюге тоже не растут померанцевые рощи, этого мало -- сегодня, 27 мая, нет в городе ни одной распустившейся березки; но тем не менее я все-таки довольнее Устюгом, ибо могу сохранить уединение в многолюдстве и быть сам с собой, обходясь без всяких лишних знакомств, которые, отрывая только от дела, не приносят никакой существенной пользы.

   Твой "Рекрут 1813 года" переведен хорошо и нравится. И основываюсь я тут не на своем мнении, а на мнении одного очень умного и порядочного господина, проживающего здесь, в Устюге, на тех же основаниях, как и я.

   Уж как я люблю тебя, дружок мой, и как ты меня смешишь празднованием нашей свадьбы! А я всегда забываю этот день. Но в будущем году буду праздновать его непременно, только особенным образом, не так, как празднуют вообще люди. Действительно, голубчик, мы имеем на то некоторое право, потому, если и не в начале, но когда сами развились и созрели, сумели размежеваться в жизни и создали себе счастье, которое дается не многим, да еще и долго не будет даваться, пока наши обыкновенные супруги будут пребывать в том остроумном турецком миросозерцании, в каком они обретаются".