После Эмса мы уехали в С.-Мориц на железные воды, тогда только что открытые, так что мы с Татариновыми были первые русские, посетившие эти воды. Madame Татаринова очень ко мне привязалась, но по секрету сообщила мне, что муж недоволен ее дружбою со мной потому, что я посоветовала ей читать Жоржа Санда. После этого мне уже не удалось ей посоветовать читать Герцена, потому что муж не оставлял ее со мною глаз на глаз. После же разных споров с Николаем Васильевичем он говорил жене, что мы опасные мечтатели. Так знакомство наше и прекратилось. Но, должно быть, опасные мечтатели засели в душу молодой светской и даже придворной дамы. Много лет спустя Гербель рассказывал мне, что был на каком-то великосветском рауте и там, разговаривая с madame Татариновой, упомянул нашу фамилию и был очень удивлен, с каким волнением и нежностью она расспрашивала у него обо мне.
-- И мне показалось,-- прибавил Гербель,-- что воспоминание о знакомстве с вами она лелеет как какую-то далекую, чудную мечту.
Ловцов нам дал адрес в отель в Париже, но, прежде чем ехать в Париж, мы из С.-Морица проехали в Швейцарию. Тогда путешествие по Швейцарии было действительно интересно, потому что железных дорог не было и ездили в дилижансах или ходили пешком.
Писать о Швейцарии здесь не приходится, и в памяти у меня особенно остался только собор в Фрибурге, куда вечером за небольшую плату пускали слушать орган. В церкви было так темно, что я чуть не наткнулась на что-то вроде гроба, и мне стало страшно. Тишина была мертвая, и при звуках органа мне стал понятен фанатизм католиков. Несмотря на плохую игру органиста, удовольствие получилось большое.
Въезд во Францию вызвал в нас новое и странное ощущение. Мы ехали в почтовой карете, и часов в одиннадцать ночи нас привезли в какие-то ворота и заперли их за нами. Перед лошадьми ворота тоже были заперты, а по бокам кареты с обеих сторон шли площадки, освещенные двумя фонарями. По правую руку стояло существо мрачное, в наполеоновском плаще, в его шляпе и с булавою. Тут же стояло несколько солдат. Все это было так мрачно, что на сердце невольно налегала какая-то тяжесть. Дверца кареты отворилась, и один из солдат закричал самым грубым голосом:
-- La douane -- sortez s'il vous plait! {Таможня -- прошу выйти!}
Всем чиновникам страшно хотелось спать, и потому они были довольно милостивы и не очень рылись.
В Париже мы проехали прямо в rue de la Michau-dière, hotel Molière, хозяйка, mademoiselle Максим, отставная актриса с небольшой сцены, говорила с трагическими жестами обо всем. Указывая нам на мебель в комнате, она воскликнула, как Сарра Бернар, подняв руки:
-- N'est ce pas... c'est sublime! {Не правда ли... -- это великолепно!}
Сожитель ее, m-r Fauvety, редактор очень серьезного журнала "Revue philosophigue et religieuse", как человек занятой и серьезный, находился в подчинении у Максим и много возился с птицами, которых сам чистил. Кроме того, у этой четы была масса собак и кошек.
У них мы познакомились с m-me Jenuy d'Héricourt, docteur en médecine, очень некрасивой толстой маленькой женщиной, у которой я была на вечере и познакомилась со многими французскими писателями того времени.
Madame d'Héricourt была рьяной противницей Прудона и горячей защитницей женщин. Женский вопрос в России очень интересовал ее, и она с любопытством обо всем расспрашивала. Вот что она писала мне, между прочим, <из Парижа> 10 августа 1856 года:
"Tous les vices et tous les malheurs généraux et particuliers sont le résultat de l'intériorisation de la femme dans l'état, la cité, la famille, l'éducation. Les femmes, dans cet état, de compression, prennent tous les vices de l'esclavage, et comme elles sont les premières institutrices des hommes, les influencent et les dirigent occultement toute leur vie, le caractère masculin se trouve abaissé, les grandes' aspirations s'éteignent. Si donc nous voulons émanciper les hommes et l'humanité, il faut que les femmes soient libres, éclairées, livrées, à leur propre génie pour qu'il sache et puisse se relever.
Que les femmes de tous les pays se donnent la main..."
{Все пороки, все несчастья, как общие, так и частные, являются результатом приниженного положения женщины в государстве, обществе, семье и в образовании. Женщины в этом угнетенном состоянии приобретают все пороки рабства, а так как они суть первые воспитатели мужчин, скрыто влияющие на них и управляющие всей их жизнью, то этим понижается и уровень мужского характера, заглушаются высокие стремления. Если мы хотим освободить мужчин и вообще человечество, необходимо, чтобы женщины стали свободны, образованны, начитанны и могли бы расцвести в соответствии с собственным духом. Пусть женщины всех стран объединятся...} и т. д.
Этот месяц, проведенный в Париже, совершенно одурманил меня. Я дошла до того, что бредила эшафотом. Теперь это от меня так далеко, что я могу спокойно вспоминать и оправдывать одну русскую даму, которая, поговорив со мною, сказала мне полушутя, полусерьезно: "От вас каторгой пахнет!" Тогда я пришла от этого в совершенное негодование, но теперь, через сорок с лишком лет, я вижу, как многие были правы.
Свободное копирование
