Из далекого прошлого - 24

   Из Лейпцига мы вернулись в свою скромную деревню Вермсдорф. Жили мы в ней, потому что там было лесничество, в котором Николай Васильевич мог приобрести некоторые сведения. Неподалеку от деревни стоял замок Губертусбург, и в нем находился исправительный дом для женщин. По заведению проводить нас вызвался пастор. В исправительном доме три класса, и для отличия женщины одеты в разные формы.. Если женщина попадалась несколько раз в исправительное заведение, то ей на рукав нашивалось столько желтых нашивок, сколько раз она попадалась. Работы раздавались, смотря по вине. С минуты вступления в дом виновной запрещалось говорить, за ослушание взыскивалось очень строго. Первое, наказание заключалось в надевании на одну ногу кандалов, с прицепленной к ним двадцатифунтовой деревяшкой; второе наказание называется Engearest. Это крошечная клетка, но пол, стены и стул все зубчатые. Вместо платья надеваются штаны и куртка, которые запираются замком для того, чтобы нельзя было их снять и подложить под себя. Третье наказание -- такая же зубчатая комната, но зубцы больших размеров. Обе комнаты совершенно темные. Четвертое -- простой арест, в котором арестантка работает; пятое -- спать в особой комнате. Мы вошли к одной арестованной и застали ее за работой. Она делала парик. При нашем входе она, вспыхнув, встала и опустила глаза. Как печь в ее комнате, так и постель ее, в виде ящика, были обиты. Пастор объяснил нам, что эта девушка страдала падучею болезнью. Лицо этой прелестной девушки долго не выходило у меня из головы. У нее был такой невинный голубиный взгляд, что невольно думалось -- могла ли такая девушка быть преступницей? Почем знать, может быть, теперь эту девушку стали бы лечить, а не наказывать?

   В мае месяце я отправилась в Эмс лечиться и тотчас же познакомилась там с баронессой Притвиц. Дама эта была не глупее большинства богатых русских дам, разъезжающих по водам. Но знакомство с нею имело большое влияние не только на мою жизнь, но и на жизнь Николая Васильевича. При баронессе находился доктор Ловцов, который, познакомившись со мною, прежде всего стал спрашивать: что я читаю? Читала я романы. Сергей Павлович остался этим недоволен и дал мне "Былое и думы" Герцена. В продолжение шести недель курса я прочла все, что было издано из сочинений Герцена; когда Николай Васильевич приехал за мною, я познакомила его с Ловцовым, и вскоре Николай Васильевич сделался таким же поклонником Герцена, как и я.

   В это же самое время в Эмсе брала ванны Татаринова, приехавшая с мужем, бывшим потом генерал-контролером. Как меня просвещал в чтении Ловцов, так и мне очень хотелось развивать ее, тем более что она выказывала мне большое расположение. Я посоветовала ей для начала читать романы Жорж Санда.

----

   Перечитывая свой дневник, я нахожу в нем такое замечание: "Отчего это в богатых людях чаще встречается пустота, чем в бедных? Например, madame Притвиц волнуется от страха, что кто-нибудь из дам перебьет у нее фризера {парикмахера.}, a между тем она приехала лечиться, да и кроме того, Эмс окружен горами и лесами, смотря на которые как-то забываешь о пустяках. Я здесь живу двойственной жизнью. У ключа столько суетности, что я Тотчас же заражаюсь ею. Всякая хочет одеться лучше другой, и я только о том и думаю, чтобы уверить себя, что это глупо, а между тем я все-таки женщина и мне хочется нарядиться. Придя же к себе в комнату, я отворяю окна, смотрю на зелень, на горы, и мне делается как-то грустно, но легко. Уходя с ключа, я думаю: "Ах, как тут пусто!", а отходя от окна, я говорю: "Ах, как тут хорошо!"

   Николай Васильевич в это время ездил по своим лесным делам и писал мне очень часто. Он сильно скучал, что и видно из его писем, из которых привожу некоторые выдержки.

"<Ольденбург,> 27 мая 1856 года

   Сегодня второй день, что я не обедаю и пью по утрам и вечерам кофе. Как пойдет дело дальше -- не знаю, но мне хотелось бы выдержать месяц, если только не захвораю".

"<Ольденбург,> 29 мая <1856 года>

   Сегодня я гулял утром до кофе и обошел весь город кругом в полчаса, это я говорю вам, не прибавляя ничего неправды; потом в другие полчаса я искрестил город по разным направлениям вдоль и поперек. При этом размечтался вот по какому случаю. Я хотел купить вам какую-нибудь безделушку, но ничего не нашел, такая дрянь магазины, что стыдно,-- в Самаре гораздо лучше. А что же Михайлов, ведь и ему нужно, я так люблю его... тут пошли мечты дальше... Наконец приезд в Петербург, встреча с Михайловым, поцелуи -- и я заплакал. Право, так -- просто среди улицы,-- даже стало стыдно, и я засмеялся сам над собою. Знаете что? ведь путешествие вещь очень скучная, оно может быть только тогда хорошо, когда странствуешь с теми, кого любишь, а один, как я теперь, просто тоска".

"Ольденбург, 30 мая <1856 года>

   Ольденбург совершенно патриархальный город. Люди живут очень скромно, извозчиков нет -- все ходят пешком. Но что значит любовь к родине! Сын содержателя гостиницы, в которой я стою, никак не верит, что может быть город лучше Ольденбурга. Вчера он уверял меня, что в городе есть замечательный замок, очень старый и древний. Пошли мы сегодня туда, и я точно увидел замок; был внутри, прошел все комнаты и увидел какую-то странную смесь нового с старым и не нашел ничего, стоящего внимания. Древности -- это всего десять разных вещиц, между которыми есть один самопал, одни дрянные часы -- вот и все. В этом замке жил покойный великий герцог, и все вещи лежат в таком порядке, как лежали при нем. Замечательно, однако, с каким благоговением смотрят немцы на своих королей -- точно на богов; это я уже замечал во многих местах, заметил и здесь из слов провожавших меня лиц".

"<Гарцбург,> 31 мая <1856 года>

   Я изменил свой образ жизни и в Ольденбурге постоянно обедал,-- нельзя такому важному лицу, которому Негелейн делает визиты и которого он. возит по окрестностям, не обедать,-- да и к тому же я чувствую себя гораздо здоровее, когда поем и выпью пива. Несмотря на это, я все надеюсь сделать экономию, это мне нужно, и, когда при свидании с вами я объясню причину, надеюсь, вы бранить меня не станете".

"Гарцбург, 4 июня <1856 года>

   Вам не знакома болезнь -- тоска по родине? Мне тоже она незнакома, но я могу иметь о ней вполне ясное представление из другой болезни, которой я страдаю теперь,-- это тоска по Людиньке. Я не шучу, я просто болен; еще когда я в лесу занят культурами -- все легче, но как только дома, и особенно один, просто беда -- ничего не хочется делать и ужасно скучно. Несмотря на это, я замечаю, что полнею с каждым днем все более и более; должно быть, моя болезнь имеет в основании тот же закон, как болезнь одного знакомого Щелкова,-- когда он был влюблен, то ел за десятерых".

"<Гарцбург,> 5 июня <1856 года>

   Вчера я делал тур по лесу, до обеда путешествовал с одним господином, потом в лесу нас встретил другой -- все это было устроено заранее,-- и мы отправились дальше. В два часа мы пришли к этому другому. Это ревир ферстер {окружной лесничий.} Кобус. Подобного гостеприимства еще не встречал в Германии. Жена Кобуса, очень здоровая и немолодая баба, прислуживала сама за столом. Первое было нечто вроде нашей тюри,-- это тертый ржаной хлеб, белое пиво, немного вина и очень много сахару. Я насилу съел одну тарелку, но пришлось съесть еще, потому что хозяева просили, и я из любезности ел до тошноты; второе блюдо -- блины с брусникой; третье -- хлеб с маслом, наконец сушеные яблоки и кофе. Очаровательная хозяйка, чтобы полакомить гостя, купила какое-то кольцо из теста, вроде заварного, напоила меня до тошноты кофеем, и этого мало,-- когда не больше чем через час я пошел в лес, чтобы добраться до дому, а для этого нужно было пройти семь верст,-- то она притащила еще бутерброды. Истинно по-русски; ничего подобного я не встречал до сих пор и был совершенно доволен такими славными немцами".

"Гослар, 6 июня <1856 года>

   Со мной случаются странные вещи: то мне очень скучно, то я готов хохотать и смеяться. В такие счастливые минуты я обыкновенно разговариваю с вами.

   Не будет ли лучше, если вы напишете тоже письмо к Хитрово? Мне так хочется ехать во Францию, что моя поездка за границу без поездки в Париж будет иметь для меня только половину цены. А как вы знаете, если чего очень желаешь, то боишься, что желание не исполнится, поэтому я очень боюсь и как-то слабо надеюсь, что к 1 июля Хитрово вышлет деньги во Франкфурт. А если еще, на беду, откажут в премии? Вот уж это будет тоска. Впрочем, давно известно, что я глуп и создаю препятствия, где их нет".

"Герцберг, 7 июня <1856 года>

   Сижу я в настоящее время на маленьком диване, в очень маленькой комнате и в самом верхнем этаже гостиницы, передо мною в красном деревянном подсвечнике стоит сальная свеча. Эта обстановка, несмотря на свою печальную наружность, очень мне нравится, ибо представляет в приятной перспективе небольшой счет. У меня, как вы уже заметили, главный вопрос -- дешевизна, и приятные улыбки кельнеров, швейцаров и комиссионеров гостиниц первого класса очень не нравятся, потому что за эти приятные улыбки надо платить.

   Кроме этого, мне очень не нравится, что я тороплюсь, я не успел даже написать к Хитрово и поэтому боюсь, что к 1 июля нового стиля у нас не будет денег для поездки во Францию, а через это мы потеряем и летнее время, и лишние деньги".