Чик и... лопнула

Чик и... лопнула

 Тепло, солнечно… Травка, цветочки, птички, ласковое море… Самое чудесное лето. Такое бывает в Польше совсем не всегда. Звенит!

 Лётная работа, как бесконечная лента транспортёра, не останавливается ни на один день. Боевое дежурство, большие и малые учения, ввод в строй молодёжи, прибывших из отпусков, выполнение разовых задач, поставленных высшими командирами, освоение новых видов боевой подготовки, определённых годовым планом, и многое, многое другое, наваленное на наши плечи и никогда с них не сбрасываемое. Как всегда. Уже стали путать понедельники с воскресеньями и дни с ночами. Это и называется разгаром лётной работы.

Вот в такой разгар подошёл ко мне полковой врач (очередной Алексеевич: врачи у нас менялись, а отчество, как нарочно, у всех было одно – Алексеевич) и говорит:

 -- У Вас кончился срок медицинского освидетельствования.

 -- Помню, но ведь скоро к нам прибудет выездная комиссия, и я пройду её тут, дома, со всеми вместе.

 -- Нет, нет. Срок у Вас кончился, я не имею права допускать Вас к полётам. Вам нужно ехать в групповой госпиталь.

 А сам что-то не смотрит в глаза, юлит. Я не придал значения его поведению, а сам думаю: «Отдохну недельку, ничего не потеряю, и без меня пока в полку обойдутся».

Долго ли собраться в такую командировку? Бритву, зубную щётку, что-то ещё – в портфель. Зашёл в строевой отдел, где мне вручили командировочное предписание, проездные документы, служебную характеристику на меня (написанную мной же – командирам вечно некогда, в таких простых случаях говорят: «Пиши сам») и пакет. Пакет заклеен и «скреплён печатью». Я знаю – в нём моя медицинская книжка (их всегда от лётчиков почему-то прятали). Вечером сел в поезд – утром я в Легнице, в красивом польском (ранее немецком) городе, где и был дислоцирован, краса и гордость всех медиков Группы войск, окружной госпиталь.

Госпиталь построен на краю города, в шикарнейшем просторном парке. Построен с размахом, на все случаи жизни и войны, с подземным тоннелем, соединявшим его с вокзалом. Центральное здание очень величаво. Из каждой палаты двери выходили на общие солнечные балконы с обзорным видом на парк, поля. Зелень, чистый воздух, тишина, птички, ухоженные газоны, чистота и порядок во всём.

 Дежурная сестра:

 -- Ознакомьтесь с правилами поведения.

 Я:

 -- Спиртное не пить, в азартные игры не играть, соблюдать…

 Дежурная сестра:

 -- Ознакомьтесь хоть с распорядком дня. Утром сдадите анализы кала, мочи…

 Я:

 -- Кровь на реакцию Вассермана…

 Посмотрела она на меня внимательно:

 -- Нянечка, переоденьте подполковника.

Пижама, светлая, уютная палата, новые собеседники. Утром – в парк, сделал зарядку, сдал анализы, позавтракал. Обычная, только несколько, скажу, приподнятая госпитальная обстановка. В ближайшие два дня прошёл осмотр всеми специалистами. Пока «Годен к лётной работе без ограничений».

Понедельник, вторник… Никто мной не интересуется. На среду опять ничего не назначено. Странно. Задаю вопрос старшей сестре:

 -- Кто мой ведущий врач?

 -- Как кто? Отоларинголог Китаев Лев Васильевич,

 -- Где он?

 -- В своём кабинете, вон там.

 Захожу. Тощий длинный медицинский подполковник.

 -- Лев Васильевич, я очень нужен в полку, а сижу у Вас третьи сутки без дела.

 -- А что я могу поделать, если моя операционная на ремонте?

 -- При чём Ваша операционная?

 -- Как при чём? Ваш полковой врач написал, чтоб мы обязательно удалили Вам гланды и пока я их не удалю, Вам допуска к полётам не видеть.

 Вот когда мне стало понятно, почему наш очередной Алексеевич и в глаза не смотрел, и извивался, как вошь на стекле. Хоть бы предупредил.

 -- Лев Васильевич, время дорого…

 -- Понимаю. Может быть, смогу ускорить.

Ну, было, пару раз меня прихватывала ангина… Даст ли удаление миндалин гарантию от простуд? А что поделать? Ладно, перетерплю и это.

 На другой день Лев Васильевич сообщил, что они освободили какую-то каптёрку, навели в ней чистоту и включили бактерицидную лампу, чтоб перебить в этой кладовке микробов.

 -- Не горюй, мне приходилось удалять миндалины и на пне.

 -- Не горюю, но по возвращении в полк правый глаз Алексеевичу выну.

--- Открой рот широко и привыкай -- это надолго.

 Местная анестезия. Левую миндалину подрезал, накинул на неё проволочную петлю из чего-то, напоминающего ножницы, чикнул и восторженно (потом оказалось, слишком преждевременно) забормотал:

 -- Подумаешь, миндалины… Чик и нет. Тут дел-то… Больше разговоров, возни с этими лётчиками и писанины в медицинских книжках. Сейчас мы и вторую.

 Ничего я ему ответить не мог – рот раскрыт и обе его руки «по локти» в моей пасти. Подрезал вторую миндалину, накинул петлю, чик и… Они же, медики, свой инструмент ( инструментарий! ) постоянно кипятят и никогда не смазывают, вот он иногда и подводит их и нас лишним «удовольствием».

 … чик и… проволочная петля лопнула. Гавкнул он на операционную сестру, на что она объявила: « Второго такого инструмента стерильного нет». Тут и я пытался промычать им что-то к месту, на что врач рявкнул и на меня:

 -- Молчи, и без тебя тошно. А Вы ( сестре ) не теряйте времени, вставьте другую петлю.

 Что-то не ладилось, и она долго вставляла петлю в инструмент. Наконец, взял он эти «ножницы» и опять хотел влезть в рот, на что я ему промычал «Наркоз» (эффект действия первого уже кончился ) и получил очередную дозу.

 Накинул он петлю на миндалину, чик… Петля сжалась, но гланду не отрезала. Да к тому же не отпускалась. «Ножницы» торчат изо рта, ему мешают, и вынуть их невозможно.

 Стоило всё это перетерпеть, чтоб услышать, как красиво он ругался. Чудесно! Виртуозно!

 Теперь это смешно, а тогда мычанием я начал высказывать нетерпение и возмущение. И он ( а что ещё можно было сделать? ) стал пинцетом и скальпелем по кусочку добывать из моего рта правую миндалину. Мне показалось, что крошил он часть моего стройного тела очень долго, да и держать свою пасть слишком распахнутой ( «Откройте шире!») я устал, а посему продолжал мычанием высказывать нетерпение. Видимо, он меня понял правильно, потому что «влил» в мои уши ещё одну солидную дозу витиеватых ругательств.

Осмотр отоларингологом перед выпиской:

 -- Левая – люкс, а правая… сойдёт. Да, сойдёт.

 -- Сойдёт, Лев Васильевич, сойдёт. А не вырастет ли снова после обильного поливания?

 -- Поливания чем?

 -- Отборной руганью.

 И мы оба от души рассмеялись.

Наконец-то, я в привычной форме, в руках портфель с тщательно запечатанной медицинской книжкой, в которой фиолетовым по белому начертан выстраданный мной вывод мед. комиссии «Годен к лётной работе без ограничений».

 -- Вы же, пожалуйста, несколько дней употребляйте щадящую пищу – напутствовала меня старшая медсестра.

 После госпитальных харчей щадящую? Сел в автобус, приехал на аэродром, в лётной столовой вручил официантке три талона на обед и заказал:

 -- Густого горячего борща – ведро, чеснок и кучу чёрных хлебных горбушек.

 Вот после такого обеда можно было пробираться к вокзалу – домой, где, пожалуй, у Алексеевича давно чешется правый глаз.