Холодная осень 1966 года

Холодная осень 1966 года

Подмосковный август пахнул внезапной ранней осенью, серое низкое небо задождило, плотные утренние туманы подолгу стоят в низинах, но и солнышко, хоть и редкое, проглядывает иногда. По воскресеньям брожу по окрестным быковским лесам, иногда даже уезжаю на электричке подальше, за Раменское, или через Люберцы по шатурской ветке до платформы «Донино», в бескрайние пришатурские грибные леса. Грибы уже научился распознавать, помог Солоухин и его «Третья охота». Вторым в жизни воздушным рейсом прилетают мои девочки, и из «Домодедово» летим на рейсовом пассажирском вертолёте прямо в наш аэропорт «Быково»-всего не более получаса полёта, и мы дома, не то что вкруговую через электрички и метро с чемоданом и сумками, да ещё, как удобно и интересно полетать на вертолёте. Доченька наша за лето выросла, четвёртый год ей пошёл. Везут с собой домашнее варенье, моё любимое, из мелких сладких яблочек «ранеток», что растут в саду, в котором мне ещё  не скоро придётся побывать.

Наша подмосковная комната очень популярна у родни и друзей. Кого только не встречали мы! За эту осень у нас побывал Слава-велосипедист с семьёй, моя сестра, несколько фрунзенских коллег, «зондирующих» почву под аспирантуру, «Балапан» и Саид, а однажды неожиданно появился совершенно незнакомый человек, который оказался моим барнаульским дядей, у которого наша семья зимовала первую послевоенную зиму. Он здесь в командировке и без труда узнал наш адрес в московском справочном бюро, где аккуратно были зарегистрированы все законно «прописанные» на территории Москвы и Московской области.

Утверждённая шефом моя тема практически не сдвинулась с места-невозможно её осилить с таким несовершенным, отечественного производства, экспериментальным оборудованием и приборами, и я с завистью вчитываюсь в «переводные» статьи зарубежных, в основном американских, авторов, которые уже вплотную подобрались к регистрации переменных во времени, то есть «динамических», деформаций разнообразных, порой даже «экзотических» конструкций. Особенно большое впечатление произвела американская  статья, где описывались эксперименты по регистрации динамических деформаций криволинейной плоскости крыла самолёта с тонким слоем оптически-чувствительного материала, зафиксированные в полёте с борта другого самолёта, оснащённого новейшей оптической аппаратурой. Как далеко ушла западная техника эксперимента, за горизонтом уже, а в других направлениях и подавно, и едва ли теперь можно догнать, ведь «какая-то в державе датской гниль».

Пытаюсь осилить английский, чтобы разбирать «оригинальные» научные тексты, и скоро обнаруживаю, что это совсем нетрудно,-профессиональная терминология мгновенно «застревает» в памяти, только как всё это произносится мне не понять, а разбираться с транскрипциями нет времени, так что мой английский закоренело пассивный, понимаю только то, что написано, но и сам пробую писать по-английски.

Своими силами и с помощью оптики производства отечественных Ленинградского и  Красногорского заводов смонтировали небольшую экспериментальную установку, оснастив её подъёмным массивным, из стального толстого листа, «столом» и деталями, изготовленными по нашим чертежам в механических мастерских полигона. Это совершенно новая конструкция, и можно бы подавать отечественную заявку на «изобретение», но на это нет времени. К сожалению, мы можем пока фиксировать только «статические» деформации, что не укладывается в мою диссертационную тему, но какое широкое поле открывается теперь в других инженерных приложениях. Тщательные литературные поиски и «хоздоговорной» опыт чётко обозначают мне неисследованную до сих пор проблему-изучение процесса перераспределения деформаций железобетонных конструкций при возникновении в них трещин.

Иду к шефу «на разговор», знакомлю с зарубежными публикациями, многие из которых для него в новинку, и это можно понять-как уследишь за всеми направлениями руководимой им лаборатории, да и на что тогда мы, его ученики? Осторожно «рекламирую» проблему трещинообразования в железобетоне. Призадумался шеф,но менять пока ничего не собирается, хотя и отпускает меня в «свободное плавание», временно освободив от обязательной полугодовой аспирантской «аттестации». Теперь всё зависит только от меня, и я просто обязан представить хотя бы минимальный положительный экспериментальный материал, чтобы «скорректировать» тему моей диссертации. Отрицательный результат ни к чему не приведёт, а потерянное время уже не вернёшь, но упрямо решаю рисковать, чувствуя, что на верном пути,- таких работ ещё никто не выполнял, и не только в нашей стране.

Неожиданной дополнительной нагрузкой стала для меня «авральная» учебная работа. Вечно занятый шеф начал частенько перекладывать свои учебные занятия на своего аспиранта, в преподавательских навыках которого он нисколько не сомневался. Когда на исходе рабочего дня в нашем отделе раздавался звонок по внутренней телефонной линии, я почти всегда безошибочно догадывался, что сейчас «шеф» скажет: «Анатолий Иванович, пожалуйста, заскочите сегодня на Спартаковскую, там у меня практика с «вечерниками» по «Теории упругости», точно не помню, но вроде бы надо будет что-нибудь прокрутить с функцией напряжений, ну и пару задач решите с ними». Я понимал, что такие просьбы, похожие на приказ, были абсолютно в стиле, традиционном для российской высшей школы на протяжении всего времени её существования, то есть никак не меньше двухсот лет, и сразу же, не теряя времени, начинал верстать план предстоящего занятия-необходимые учебные материалы всегда были в моём аспирантском портфеле. Подобная нагрузка по курсу «Сопротивление материалов» включала не только практические занятия с решением задач, но и лекции в довольно многолюдных лекционных аудиториях, но встречал я такую нагрузку с большим облегчением-трёхлетний опыт работы с этим курсом был надёжной гарантией избежать ошибок и растерянности. Совет МП исключить любые «шпаргалки» неукоснительно выполнялся, несмотря на желание как-то облегчить свою работу, особенно на занятиях по «Теории упругости».