Через пару недель я уезжаю на «сельхозработы» в один из «низовых» пригородных совхозов, который специализируется на выращивании «кенафа», промежуточного сырья для производства «пенькового и джутового» волокна, из которого плетут прочные грубые упаковочные мешки и канаты на городской пенько-джутовой фабрике. Теперь я уже «куратор» родственной мне учебной группы А-2-61 нашего механического факультета, которая, наверняка, ещё помнит меня студентом-выпускником группы А-1-57. Однако я не только «куратор», но и преподаватель «опасного» сопромата, после которого можно жениться, хотя возраст многих моих студентов говорит, что для них это уже пройденный этап. Староста группы студент Гущин, высокий, худощавый, подтянутый, старше меня минимум лет на пять, бывший военмор Балтийского флота, сразу сказал, что в его группе «железная» дисциплина и порядок, все «ребята» спаяны крепкой, почти «флотской», дружбой, так что мне не придётся особо беспокоиться и «напрягаться». Мои студенты устроены в сарае с земляным полом и двумя рядами двухэтажных «нар», вытянувшихся вдоль стен. Узкие продолговатые окна под самым потолком напомнили «хирманный» сарай моей хлопковой эпопеи пятилетней давности, но теперь я не студент, да и «талисман» её со мной.
Мне отведена отдельная маленькая комнатка в аккуратном домике с садом и обширным огородом. Домик этот на широкой, «центральной» улице совхозного посёлка. Хозяева домика по фамилии Фрейберг, седовласые, невысокого роста, опрятные и осторожные в обращении друг с другом, сразу показались мне нерусской национальности, и на следующее утро я «забросил пробный камень», поздоровавшись как бы невзначай: «Guten Morgen. Darf ich mich vorstellen. Ich bin Professor aus polytechnisch Institut», следуя моему школьному «берлинскому» диалекту. Оба разом обернулись, просияли, и я услышал: «Guten Morgen, Herr Professor. Es freut uns sehr, Ihre Bekanntschaft zu machen». Я тут же перешел на русский язык и кратко изложил историю моего произношения. После этого контакта ни один вечер не обходился без совместного чаепития, и каждый раз я читал старинные баллады Шиллера, Гёте и стихи Гейне, читал по памяти, оставшейся с моих школьных Эллочкиных уроков, и мне казалось, что они впервые слышат литой рифмованный немецкий язык, поэзию великих соотечественников. Как они смотрели на меня! Но на все попытки выяснить, каким образом эти «советские немцы» оказались в заброшенном киргизском совхозе, они только улыбались и отвечали: «Ничего не поделаешь. Такая жизнь». Да, жизнь, жизнь... Распахиваешь милостиво ты свои ворота перед редкими избранниками своими, и никто не знает, на каких путях выбираешь ты их, позволяя войти в эти ворота с первым криком и первым вдохом воздуха нашей планеты. Воспоминания об этом времени и легли в основу названия этих записок, «Такая жизнь», которые я оставляю на суд моим детям, внукам, и всем, кто придёт в этот мир, продолжая бесчисленные изгибы бесчисленных судеб бесчисленных своих предков.
Свободное копирование
