Превосходным артистом на первые характерные роли был Александр Николаевич Пишо. Ему с одинаковым успехом удавались образы как комические, вроде еврея Исаака в "Корсаре", так и глубоко драматические, как Квазимодо в "Эсмеральде". Последняя роль у него была настоящим шедевром. Репертуар Пишо был очень большой и разнообразный. Он танцовал разные комические танцы, например, пляску лягушки в "Севильской жемчужине", подпрыгивал "Коньком-Горбунком" в одноименном балете и играл даже матерей в "Тщетной предосторожности" и "Жизели". Мимика Пишо была очень выразительна, а роли всегда глубоко продуманы и проработаны до мельчайших деталей. Созданные им роли отличались яркостью и рельефностью, как бы они ни были сами по себе незначительны. Например, Пишо создал тип индуса с барабаном в индусской пляске в "Баядерке" и выдвинул эту фигуру на первый план. Пишо прослужил в балете 40 лет и пользовался любовью всей труппы за свою хорошую, симпатичную натуру, чуждую всяких театральных дрязг и интриг.
Артистов на чисто-комические роли при мне было двое. Амплуа первого комика держал Тимофей Алексеевич Стуколкин, прекрасный мим и тонкий актер, всегда чувствовавший художественную грань для своего комикования. Он недурно танцовал комические танцы, например, в pas de trois в "Пакеретте". Стуколкин и Кшесинский постоянно играли на летних сценах главные роли в поставленном у нас Кшесинским балете "Роберт и Бертрам, или Два вора". Они представляли уморительную пару: Стуколкин -- хорошего роста и худощавый, а Кшесинский -- полный. Успех обоих здесь был всегда большой.
Стуколкина копировал второй комик Николай Петрович Троицкий, но дарование и мастерство последнего были куда слабее. Комизм Троицкого был менее тонок, и его приемы увеселения зрителя иногда отдавали балаганом.
Из других танцовщиков моего времени могу упомянуть еще о Николае Константиновиче Богданове, родном брате балерины Надежды Богдановой. Он танцовал также классические вариации и иногда выступал кавалером солисток и даже балерин. Танцовал он вообще неплохо, но обладал странной манерой заканчивать свои вариации по-женски: он становился на носки и поднимал к лицу руку, прикасаясь отогнутым указательным пальцем к подбородку. Он и перед фотографом позировал как балерина, стоя на носках с цветочком в руке. Как кавалер танцовщиц Богданов был не очень ловок. Мне приходилось пользоваться его поддержкой в "большом па" в "Золотой рыбке", где он был в числе пяти кавалеров, к которым я по очереди подходила и делала туры. Когда я доходила до него, он, бывало, стиснет мне талию обеими руками так крепко, что я не могу сделать никакого движения, и торопит меня обернуться, приговаривая: "Eh bien? Eh bien?"
Но с ним все-таки можно было танцовать, чего никак нельзя сказать о другом танцовщике -- Николае Ивановиче Волкове, отчаянном кавалере, с которым никто из танцовщиц не хотел выступать, так как он им проваливал самые лучшие моменты. Когда в разных ансамблевых танцах одним из кавалеров бывал Волков, солистки в уборной разыгрывали эту "горькую чашу" на узелки.
Недурным, сильным классическим танцовщиком-солистом был Густав Легат, но общему впечатлению от его танцев очень вредила его привычка исполнять все свои па на так называемой "второй позиции", на полусогнутых растопыренных ногах, что, конечно, было очень некрасиво. Легат был женат на танцовщице Гранкен, и у них было огромное число детей. Из последних выделились известные впоследствии петербургские танцовщики - балетмейстеры Николай и Сергей Густавовичи Легат.
В заключение своих воспоминаний о танцовщиках моего времени упомяну еще о Штихлинге, солисте чрезвычайной легкости. Красотой его танцы в нашем балете не отличались, да и сам он был худой и высокий. Но прыжок его был изумительным по высоте. К сожалению, он танцовал очень беспорядочно. У его товарищей по сцене всегда было опасение, что он, того и гляди, свалится в оркестр. Штихлинг подвизался на сцене сравнительно не долго и умер в молодых годах.
Свободное копирование
