20 июля 1914 г., в самый день объявления войны с немцами, скончалась в Щербинке бабушка Лизавета Александровна. По ее желанию, тело везли в монастырь на дрогах, а не на катафалке, в долбленом, а не в дощатом гробе.
С Черногубовым в Москве я пообедал у Тестова. -- "Слава Богу, вот и война! Хоть гирше, да инше. Если кончим благополучно, укрепимся на веки вечные". Он вытащил банковскую книжку. -- "Вот, двадцать тысяч накопил продажей старых вещей. После войны куплю себе дом и дачу". Затем картинно рассказал, как он устроится под Москвой, какая у него будет кухня, как утром он поедет в город на собственных рысаках, хрустя разноцветным гравием, отвечая на поклоны встречных крестьян.
Кажется, 19 августа хоронили в Воскресенском монастыре композитора А. К. Лядова. Из блестящего цинкового гроба торчали модные шишкообразные носки новеньких желтых ботинок.
Последние две зимы мне пришлось провести в кругу модных петербургских литераторов. Многие были женаты, жили на семейную ногу, устраивали журфиксы и обеды. Это требовало расходов. Беллетристы писали на заказ, брали авансы, торговались. Жены соперничали, ссорились сами и ссорили мужей. Никаких общественных и литературных интересов здесь не было. Говорили о гонорарах, об авансах, о городских слухах, пили и ели. Читать было некогда, все только писали. Рассказы и повести пережевывали старье: это объяснялось сказочной невежественностью литераторов. Они понятия не имели о науке, философии, истории, искусстве, праве, природе. Бытовые подробности брались напрокат у классиков, чаще всего у Лескова. Один беллетрист описывал смерть и погребение. В это время вышел и мой рассказ, где дьячок читает над покойником отрывок из 87-го псалма. Литератор вообразил, что над мертвыми читают всегда именно это место и вставил его в свой роман, спросив зачем-то у меня разрешения. Я мог только пожать плечами. Другой рассказывал, как он сочинил для "Нивы" повесть на тысячу рублей. Многие диктовали романы секретарям и женам набело, без всяких поправок.
Из любопытства зашел я на панихиду по графу Витте. В коридоре, увешанном копиями с картин Верещагина, я из-за сонма эполет и фраков с трудом мог разглядеть угол богатого гроба и архиерея в митре. Подле меня стояли со свечами журналисты из "Биржевых ведомостей" и "Речи"; какой-то дряхлый старичок в Станиславской ленте со слезами молился на коленях.
Свободное копирование
