3 апреля в Москве я присутствовал на юбилее Румянцовского музея, послом от нашей архивной комиссии. Вереницей тянулись мундиры и фраки с речами и адресами. От Петербургского университета непомерно толстый Шляпкин; живот выпирал у него откуда-то из-под мышек: казалось, плечи не выдержат тяжести, затрещат и лопнут. Дряхлый, безносый Корш от Академии наук. Его под руки взвели на кафедру; в вицмундире с двумя звездами Корш говорил твердо, поблескивая глазками. Л. М. Савелов, застенчивый, русый великан в камергерском мундире, сбился и скомкал речь. Брюсову (делегату от Кружка) совсем не к лицу был фрак. В публике сидел историк Иловайский, восьмидесятилетний мощный старик в рыжеватом парике. Он саркастически улыбался.
В конце лета гостил я в Териоках у поэта Владимира Александровича Юнгера. Супруга его Зоя Викторовна Дроздова, обладала художественным вкусом; сам В. А. Юнгер блистал разносторонним образованием, писал стихи и прекрасно рисовал. Живя у них, узнал я из газет, что в Петербурге скончался беллетрист Авсеенко. В детстве я читывал его рассказы; мне захотелось поклониться покойнику. В квартире из трех маленьких комнат в Поварском переулке было пусто. В углу читала монахиня. Авсеенко лежал с закрытым лицом, виднелись только бледные руки, да узкая лысина.
Борису Владимировичу Никольскому было в то время лет за сорок. Представительный, плотный, лысый, с монгольского склада лицом и длинными седеющими усами, он держался ровно. Но под наружной выдержкой кипел горячий характер. Смеялся Никольский громко, говорил много. Холодные глаза его всегда оставались неподвижными, точно незаведенные часы.
Огромная квартира на Офицерской была запружена книгами. В несметной библиотеке имелись редкие библиографические сокровища. Издания Катулла, все от первого до последнего (Никольский был специалист по Катуллу); уники Лондонского Библиографического общества, отпечатанные особым шрифтом с отдельными рисунками для титульных букв; редчайшие фолианты по римскому праву. Из магазинов прибывали ежедневно кипы новейших изданий. Библиотека занимала две огромные комнаты и кабинет; книги теснились в гостиной, в передней и в задних покоях. В 1913 г. к Никольскому перешло по завещанию пять тысяч томов библиотеки тестя его С. Н. Шубинского, редактора "Исторического вестника"; для нее пришлось нанять на Подьяческой отдельную квартиру. Раз Никольский водил меня туда. Книги Шубинского хранились на особых полках в прекрасных сафьяновых и кожаных переплетах.
Никольский владел рукописями Фета и разрешил мне заняться ими. В библиотеке он поставил для меня особый столик, приготовил бумагу, карандаши и выдал все фетовские тетради. Ходил я заниматься недели две. В кабинете рядом сидел хозяин за грудой бумаг.
Это был изумительный собеседник, обладавший способностью в совершенстве подражать голосу и манерам кого угодно. Изображая в лицах людей умерших, он словно воскрешал их. По точности, с какой он представлял живых, известных мне, современников, я мог судить о сходстве в его передаче мертвых, Майкова, Полонского, Страхова, Победоносцева и Владимира Соловьева.
Первое покушение на Распутина, летом 1914 г., совпало с кончиной князя Мещерского. По этому случаю Никольский написал:
Кобылу щелкни в нос, она махнет хвостом,
Сказал Козьма Прутков, и отклик министерский
Гласит: Воистину! Пырнули долотом
Распутина в живот, а умер -- князь Мещерский!
Вспоминается мне также один из его картинных рассказов.
"Полонский хворал разлитием желчи. Хмурый, с оливковым лицом, сидел он в креслах под пледом. С ним были Майков, Страхов и студент Борис Никольский. Раздается дробный стук дамских каблучков, впорхнула молодая поэтесса, за ней супруг ее, символист-богоборец. Дама защебетала: "Ах, Яков Петрович, как вам не стыдно? что это вы вздумали хворать, ай, ай, ай", и т. д. Прощебетав, простучала обратно в переднюю, вместе с покорным супругом. Молчание. Старики переглянулись. -- "И где он только ее достал?" -- спросил вполголоса Майков. Полонский из-под пледа жалобно простонал: "Говорят, на Кавказе!" Страхов начал хихикать, и все разразились хохотом".
Великого князя Николая Михайловича Никольский недолюбливал и называл хулиганом.
Свободное копирование
