Наступило лето. Белые ночи околдовали меня. Ровно в полночь я отправлялся гулять и медленно шел Вознесенским проспектом. Вот памятник императора Николая. Конь и всадник точно вырезаны из черного картона. Белая мгла плывет и тает. Исаакий дымится. Медный всадник! Никогда не мог глядеть я в лицо Петру белой ночью; уверен, что тема "Медного всадника" родилась у Пушкина в одну из таких ночей. "Ужасен он в окрестной мгле!" Ужасен тем, что медное лицо все время меняется.
Бродил я по набережной, каналами, вдоль дворцов. Выходил на Невский. У Доминика рюмка портвейну и пирожок. О, петербургские ночи!
Два года подряд встречал я незнакомца, приставшего ко мне на Невском в мой первый приезд. Весной 1911 г. столкнулись мы на Сенной. Он шел мрачный, в том же пальто и котелке, уже совсем истертых. По блеснувшему взгляду я догадался, что он меня узнал; наверное, остановился и смотрит вслед. Я ускорил шаги. Прошел еще год. Я сидел на Конногвардейском бульваре в ясный апрельский день. Гляжу, идет мой незнакомец и садится подле. Котелок и пальто в какой-то чешуе, сам грязный и непричесанный. Смотрит. Вижу опять узнал и вспомнил. Молчание. -- "Позвольте спросить, который час?" Я сказал. Он все смотрел на меня. Я встал и пошел в редакцию. В другой раз на улице подле меня остановился крытый автомобиль. Рука в военном обшлаге изнутри отворила дверцу. Выпорхнула девушка, почти подросток. Автомобиль повернул обратно. Девушка быстро пошла по тротуару, придерживая платье, на ходу застегивая жакет. Щеки ее горели, прическа сбилась.
Ремизов познакомил меня с А. М. Коноплянцевым, автором статей о Константине Леонтьеве. В Луна-Парке мы смотрели дикарей; в саду раскинулся их целый поселок. Чернокожие в шалашах пекли маисовые лепешки, метали копья, испуская военный клич. Библиограф А. Г. Фомин пригласил меня к себе в Царское. С трепетом обошел я парк и озера, овеянные гением Пушкина.
Свободное копирование
