Дорога в школу

Дорога в школу

  В  годы моего детства в нашем селе было две школы: средняя и семилетняя. В пятидесятых годах неполное среднее образование получали после семи  классов, а среднее после десяти. Семилетнюю  школу, почему- то называли красной. Видимо, потому, что  она была построена из красного кирпича. Несмотря на то, что средняя школа была в самом центре села, в ста метрах от нашего дома, мне (видимо по разнарядке или из-за перегрузки первачками средней) пришлось учиться в  семилетке. Она же была от моего дома в  километре. Это была школа дореволюционной постройки, без спортивного зала, с печным отоплением и довольно  неказистым внешним видом.  Средняя школа была двухэтажной, с центральным отоплением,  хорошими кабинетами физики и химии и другими преимуществами. Однако у меня права выбора не было.

Впрочем, о своих правах я и понятия в то время не имел. У меня была только обязанность хорошо учиться. Её я и выполнял очень ответственно и  с большой охотой. К первому сентября мне купили простенький новый костюмчик и форменную  фуражку. Сама форма, видимо, была дороговата, но и фуражка уже была верхом моих мечтаний. Как и полагается в таких случаях мне собрали большой букет цветов из бордовых георгинов и разноцветных астр для моей учительницы.

           Моей первой учительницей была Исаева Вера Архиповна. Её можно назвать нашей семейной учительницей, так как до меня у неё учились мои старшие сестра Зина и  брат Николай.  Она учила даже мою маму,  хотя мама на один год  старше Веры Архиповны. Просто в  начале войны  повторилась кампания по ликвидации безграмотности. Так называемый ликбез. Мужья ушли на войну, а письма писать не все жёны могли  по причине безграмотности. В своё время мама не смогла учиться, и ей  пришлось постигать азы грамотности уже во взрослом возрасте.   Зато,  какие потом мама писала письма! У меня сохранились письма мамы ко мне. Это не просто письма, это художественные произведения, которыми можно зачитываться.

Вера Архиповна жила невдалеке от нас, на одной улице. Добрая, красивая, ласковая, вся какая- то тёплая, как мама, она покорила меня на всю жизнь. За неё мы, её ученики, готовы были пойти в огонь и воду. Мы по - настоящему, по - детски любили её. А она любила нас, своих питомцев. Казалось, что взгляд её добрых, искрящихся глаз всегда направлен именно на тебя. Это только тебе она тихим ровным   голосом читает о дяде Стёпе или про учёного кота у лукоморья. Такое ощущение,  наверное,  было у всех учеников. Эта детская любовь и благодарность прошли через всю мою жизнь.  Ежегодно я со своей женой  навещал свою первую учительницу традиционно с букетом цветов  и сладостями к чаю. До глубокой старости она сохранила феноменальную память  и чувство сопереживания за своих питомцев, за перманентные реформы образования, приносящие  только  вред  и подражание Западу. Она наизусть читала "Евгения Онегина", цитировала классиков. Уровень подготовки учителей в начале двадцатого века был настолько высок, что нынешние выпускники педвузов  выглядят перед ними  дилетантами от педагогики. Три года назад  я хоронил Веру Архиповну.  Умерла она на девяносто третьем году жизни...

Учёба давалась мне легко. По всем предметам у меня были пятёрки, кроме рисования. Я не мог  нарисовать обыкновенный горшок или яблоко. Даже они у меня выходили какими-то уродливыми. Художественный дар у меня отсутствовал напрочь. Видимо, для того, чтобы иметь лишнего хорошиста в классе, а это было важным показателем в работе учителей, ставили мне  по рисованию всегда четыре балла, вплоть до седьмого класса. К годовщинам Великого Октября и другим праздникам я получал почётные грамоты, а родители - благодарственные письма. Одним словом, ученик я был примерный. Примерных учеников,  как правило, не любят сверстники. Меня же всегда  окружали друзья. Для всех я был своим парнем. Для учителей я был хорош тем, что  хорошо учился и при любых, посещающих  уроки руководителей школы я всегда тянул руку и достойно отвечал, принося плюсы учителю. Участвовал я и в художественной самодеятельности, пионерской работе, сборе макулатуры и  во многом другом. Мне до всего было дело. А одноклассники считали меня в доску своим,  так как я не заносился, давал списывать, был заводилой в играх и забавах, подчас не совсем благовидных, но и не хулиганских.

                Из первых школьных впечатлений были и не совсем приятные. Я уже писал, что до школы было около километра. Расстояние не очень большое.  Но оказалось оно очень опасным для меня из – за петухов. Причём тут петухи? Да притом, что  аж два из них третировали меня несколько месяцев. Первый - при входе на переулок, ведущий к школе, в двадцати метрах от дома.  Второй - на выходе из переулка, в двадцати метрах от школы. Первый петух принадлежал моей крёстной, тётке Акулине.  Крупный как индюк, кипенно белый, с толстым, налитым кровью гребешком, он всегда поджидал меня на входе в переулок. Обойти его было никак невозможно. Гнал он меня и других ребят метров за сто от своего дома. Нерасторопность грозила болезненной процедурой,  и  она ему иногда удавалась. Второй петух  был директора школы,  Провоторовой Антонины Никитичны. Он был красный и тоже очень крупный. Может на самом деле они были и не такими уж большими, но мы ,в  то время были чуть выше этих петухов, и нам они казались очень крупными и опасными.  Красный, директорский, гнал нас аккурат до школы.  Исчезли они одновременно,  перед октябрьскими праздниками. Видимо, попали к праздничному столу своих хозяев. С той поры дорога в школу стала короче.