Наивно полагая, что его это заинтересует, я делилась с Б. своими духовными приобретениями и в письмах писала: «За те месяцы, что я нахожусь в МГУ, я поняла, что в жизни надо иметь огромный запас спокойствия и умения слушать и понимать людей, их мысли и дела. Враги и друзья – понятия, легко переходящие одно в другое, чем это представлялось мне раньше. Только подлость остается подлостью на все времена. Через свое сердце мне пришлось пропустить, в том числе и в Сибири, много человеческих жизней прекрасных и отвратительных, коротких и долгих и хорошо усвоить, что за прелесть человеческое благородство и мужество. Несмотря на все сложности моей теперешней жизни и работы, могу похвастать, что во мне сохранилась способность воспринимать с волнением хорошую мысль, хорошую музыку, радоваться цветам, ветру, солнцу, детскому смеху; сохранилась способность сожалеть, а не злорадствовать по поводу человеческого несовершенства и униженности». Такими были мои мысли от любви, чистого сердца, доброй совести и нелицемерной веры. Что в них могло пугать Б.? Ведь и для него поступление в аспирантуру я считала ступенькой не только профессионального, но и духовного роста. Стараясь помочь ему в этом, я избегала писать ему о тех материальных затруднениях, которые нам приходилось переносить. Выход из этих затруднений я старалась находить сама.
Однажды у меня появилась возможность сообщить ему: «Звонил Илья Вениаминович Рахлин, говорил, что очень заинтересован в том, чтобы тебе удалось устроиться в любую аспирантуру – очную или заочную в институт при Госплане, или в институт имени Орджоникидзе, даже в НИИ Гипропласт и т.д. – куда угодно, но обязательно продолжать и углублять специализацию. Он выражал уверенность, что тебе это удастся». При наличии желания Б. мог это сделать. И время для этого у него было – целый год он полностью был предоставлен себе, был свободен от нас. У него не было поводов считать нас тормозами, препятствующими его новому устройству. Что касается меня, то мне, я полагала, уже удалось доказать свою способность к адаптации во всяких условиях и в разных коллективах. Пристальное внимание «охранителей системы», на которое он ссылался в свое оправдание, проявлялось тогда ко всем. Семейные обязанности его реально сводились тогда к посылке нам писем и переводов. К этой взятой на себя обязанности Б. относился очень ответственно. Дети и забота об их болезнях, здоровье и развитии лежали на мне. В этой важнейшей части семейной жизни руки у него были развязаны, а у моих рук всегда находились помощники, в том числе и во время моего пребывания в аспирантуре. О них я уже писала выше.
Провожая меня в аспирантуру, он бросил: «Веди себя достойно». Но его доверием я никогда не злоупотребляла. Моя память подбрасывает мне еще одно воспоминание, воспоминание о том, как мы с Надей в 1968 году ездили на майские праздники в Горький. Нас пригласила в гости Яна. Опеку над Анютой в эти дни взяла на себя Валя. Все три дня в Горьком мы пробыли у Яны на даче. Ее Матвею было 9 месяцев. Но какой это был бутуз! Для Нади – это был образец, как следует принимать пищу. Вдвоем с Яной двумя большими ложками мы наполняли его рот пищей, и он еще выражал недовольство тем, что мы медленно проделываем свою «работу». Вот это да! Когда мы возвращались в Москву, нашим попутчиком в купе пустого вагона оказался мужчина. Слово за слово, он сообщил, что едет в командировку в Орел, что обратно будет возвращаться через Москву. На его вопрос о моих занятиях, я рассказала о характере своей учебы в МГУ. Когда Надюша уснула, он неназойливо начал склонять меня к любовным утехам. Я объяснила ему, почему я не могу допустить обмана Б. ни в чем, даже в мыслях. «Но ведь мы же один раз живем и не так уж долго», - настаивал он. Именно поэтому я оставалась безучастной к проявлению в нем основного инстинкта. «Хорошо, - ответил он, - подумайте, я буду возвращаться (он назвал число), подойду к воротам Вашей зоны в МГУ, и Вы выйдете ко мне». Указанного числа из окна я видела этого Владимира у наших ворот, но не вышла. Я не могла обманывать Б..
Свободное копирование
