В следующих письмах я делилась с Б. своими впечатлениями о работе нашей кафедры: «27 декабря у нас состоялось очередное заседание кафедры. Это очень интересное мероприятие, но, к моему сожалению, оно бывает только один раз в месяц. Интересно следить за ходом мысли выступающего и его оппонентов. Обстановка, атмосфера обсуждения вполне творческая. Я от такого взаимообмена без окриков отвыкла, и мне это кажется чудом. Поэтому я пока только слежу за ходом дискуссий, которые, правда, проходят не без разногласий и временами весьма серьезных. Следовательно – я только впитываю и сознаю – это пассивная работа. Но я убеждена в том, что и тебе очень необходимо попасть в атмосферу творчества. Нам обоим нужны знания. Они вселяют уверенность, ослабляют волнение, исключают пустопорожнюю болтливость. Общеизвестно - серьезная аргументация вызывает уважение даже у противников, а ею надо располагать, накапливать ее. Это долгий и изнурительный труд». В этом письме я обещала ему рассказать, как будет защищать докторскую диссертацию мой научный руководитель.
В 1957 году мы начинали собирать материал для дипломных проектов, одновременно с нами наш шеф начал собирать его для своей докторской диссертации. И вот я информирую Б.: «29 декабря 1967 года мой научный руководитель Михаил Герасимович Седов защищал докторскую диссертацию, десять лет потратив на то, чтобы впервые проиллюстрировать и таким способом доказать нравственную жертвенность героев «Народной воли». Актовый зал на улице Герцена 5 был заполнен до отказа. От наступлений сторонников общепринятой историографической традиции Седов защищался замечательно. В работе со мной, как его аспирантки, он требователен, но не давит своим авторитетом. Я вполне самостоятельно барахтаюсь в океане различных мнений, с которыми приходится сталкиваться в литературе, посвященной истории общественной мысли и общественному движению в России второй половины XIX века. Редко встречается исследование, отражающее спокойную уверенность автора. Преобладает подмена аргументации оскорбительностью, грубостью, третированием оппонента. От этого обожаемые когда-то мною авторы утрачивают свой «блеск» и оказываются «голыми королями». Самое печальное состоит в том, что полемический пыл с обеих сторон закрывал и закрывает суть явления. Я не собираюсь доказывать, что народники были хороши, а социал-демократы – плохи. Это несерьезно. Но если мне удастся добраться до сущности разногласий различных течений в российской общественной мысли этого времени, - это будет неплохо. По-моему, полемичность и взаимная нетерпимость обессиливала все направления. Поэтому прошлое может служить убедительным уроком всем, кого серьезно волнует настоящее и будущее России. Ну, да ладно об этом». Я была убеждена: то, что мне приходилось тогда узнавать, было чрезвычайно важно и для Б. в достижении той цели, которой он собирался служить. Я знакомила его с атмосферой в исторической науке. Не думаю, чтобы она существенно отличалась от той, что царила тогда в науках экономической, философской, - одним словом, в науках гуманитарного профиля. При желании мои сообщения могли облегчить ему его научные поиски. Читая свои письма тех лет, даже сейчас я нахожу в них существенный заряд не только научного, но и нравственного плана, необходимого и для Б..
«Смотрел ли ты фильм «Аркадий Райкин? Посмотри обязательно. Главное, разумеется, не в том, что от души весело и «как смешно, как смешно» - так обычно говорят зрители. Его сатира – грозно разящее оружие. Но и ему трудно противостоять масштабному зализыванию и замазыванию наших бед. Поэтому, видя в его красивых глазах мечту и тоску, я поняла – смеясь, можно горько плакать и в то же время спешить делать дело. Об этом напоминает лирическая ремарка фильма: «Между пальцами года просочились, как вода, – вот беда». Своим сообщением о сатире Аркадия Райкина я старалась предостеречь Б. от беды: между его пальцами его года не должны были просочиться, как вода. У него была возможность наполнить достойным содержанием годы его вынужденного одиночества и создать основу для творческой работы в будущем: он был свободен от семейной суеты, которая отнимала у меня немало физических и душевных сил.
«Зоя (Софикатова) на две мои посылки для ее семьи и нашей Наденьки молчит. Промолчала и на оплаченную для обратного ответа телеграмму. Бог знает, что там приключилось». Действительно, приключилось – у Наденьки прорезался коренной зуб при температуре в 38 градусов, и Зоя вынуждена была неделю сидеть с ней дома. Пострадал тогда и Митя – ему на ногу свалилась плита в 1,2 тонны. Перелома не было, но нога была вся синяя, и он долго не мог ходить. Наконец, я получила долгожданное письмо. «Надюше у нас хорошо, - сообщала Зоя, - в садике все ее любят, даже наши соседи любят ее. Мы решили забрать к себе и Анюту – где двое, там и третий не лишний». Успокоившись, я писала Б.: «Какое счастье – сегодня я получила фотографии малюнюшки моей. Снимали 27 декабря у елки. Не могу насмотреться – «зайчонок» маленький и такой серьезный. Так хочется забрать ее оттуда». Эти снимки привезла Таня Софикатова, дочка Зои, приехавшая в Москву на зимние каникулы. Одну фотографию, где Наденька стоит у елки с заячьими ушками на головке, я отправила Б.: «Получил все и зайчика, жалко его». В том же письме рассказал, как проездом он посетил у Зои нашу малышку. Спросонья она сначала не поняла, кто перед ней, потом вспомнила, обрадовалась. Не без горечи Б. сообщал о том, что Надюшка Зою зовет мамой, а Митю, ее мужа, - папой. После его письма пришло письмо от Зои. Она сообщала, что после отъезда Б. Наденька стала плаксивой и драчливой – обижает ребятишек в садике. Нина была права – нельзя посещать, надо было забирать малышку.
Свободное копирование
