Размер моей аспирантской стипендии зависел от размера моей ставки на последнем месте работы. Ничего не прояснив в переписке с Николаем Ивановичем Ананьевым, я пошла в Министерство просвещения СССР, планово-финансовое управление в котором тогда возглавлял Вадим Никитович Усанов. Каким он был заведующим Кемеровским облоно, таким он оставался и в министерском кресле. «О, кого я вижу», - воскликнул Вадим Никитович, и пошли воспоминания. «Для Вас сделаю все!», - заявил он и подписал справку о том, что мой учительский оклад в Кемерово составлял 90 рублей. На основании этой справки бухгалтерия МГУ начислила мне стипендию в 87 рублей, и за интернат мне предстояло платить минимальную сумму. Остальное – мне на проживание, думаю, вполне достаточно». Вот автограф Вадима Никитовича Усанова. Боже, скольким людям я обязана за участие в моей судьбе!
Больше всего меня волновала тогда судьба моих детей. Мое волнение Б. воспринимал как проявление моей слабости и, не без причины, опасался, что я брошу аспирантуру. Временами мною действительно овладевало отчаяние, и я готова была сорваться и вернуться назад. Но брала себя в руки, включала свое заклинание и убеждала себя: «Все проходит. Два с половиной года и много, и мало в судьбе моих детей. Если постараюсь и приложу максимум усилий, их будущее может стать иным, чем, если я навсегда останусь школьным учителем». Выше я уже писала о том, что еще в детстве я поклялась никогда, никому и ничего не обещать. Поступая в аспирантуру, я поставила перед собой задачу (как обещание): после ее окончания и устройства на новую работу полностью взять на себя материальное обеспечение семьи, чтобы Б. мог написать вторую и главную свою работу. От этого обещания я не отказывалась до определенного срока, и отказалась от него по вине Б.. Объясню это позже.
Письма – прекрасный источник для исследователя. Это мне было известно давно. Сейчас они бесценны и в воспроизведении нашего прошлого. Когда я обустраивала свое новое обиталище в келье высотного здания МГУ, в середине декабря 1967 года Б. сообщил мне о том, что ему дали бесплатную путевку в сочинский санаторий, что в одноместном номере он отдыхает, слушая рокот волн Черного моря. «У меня тоже шумит от окна, - писала я в ответ. – Три ночи я вела спор с вьюгой. Спала, словно на верхней палубе корабля, словно под ветром и с кормы, и с носа, и с правого, и с левого борта. Чтобы спастись от завывания, врывающегося в окно ветра (вот нечистый дух – во все щели пролезает), я на голову подушку клала. Ничего, думала, нас, сибиряков, такими пустяками не возьмешь. Мы еще не такое превозмогали – преодолеем, переспорим. А сегодня ночью поняла, что в московском морозе не только французские и немецкие мухи мерзли, но и чисто русским не лишне от него поберечься». И теперешнее чтение этого письма напомнило мне, как я встала ночью на окно и стала затыкать широкие щели в окне храма науки. Тогда, пока я затыкала щели в окне, у меня онемели и руки, и ноги. Помню, как оттаивала сама и поворачивала на другой бок стонущую во сне Анюту.
В ту ночь я отогрелась, но не уснула. На меня нахлынули воспоминания, и я записала в дневнике: «Я люблю бывать одна в своих мыслях, бывать одна в лесу, у озера, у реки, у горящего огня. Это как слушание музыки – кругом люди, разные лица, разные интересы, а ты слушаешь и никого-никого не видишь, только слышишь звуки и видишь в мыслях образы, рожденные и музыкой и самым дорогим, что у тебя есть в сердце. В таких случаях часто хочется верить в Бога. Экстаз молитвы, как музыка, меня бы звал к тому дорогому в сердце, к чему не всякому человеку дашь прикоснуться. Вообще я не хочу уходить от людей и вот почему: мне всегда хочется говорить людям, насколько лучше мы можем быть – и мужчины, и женщины. К сожалению, вокруг оказывается слишком много людей, на лицах которых, как на плакате, написано, что срок человеческой жизни недолог, и что они хотят успеть насладиться ею сполна – и едят, едят все: пищу, себя, свою жизнь. Мне противно это поедание, стремление насытиться всем и, признаюсь, жаль тратить время даже на принятие пищи. Для меня великая радость читать, слушать, что угодно: детей, музыку, просто говор, ходить, играть с ребятишками. Мне всегда доставляет удовольствие видеть улыбку радости на любом лице: детском, юном и старом». У Б. была приятная улыбка, и я полагала, что люди с такой улыбкой не могут быть дурными.
Свободное копирование
