На время весенних школьных каникул Николай Иванович отпустил меня в Москву. Отпустил на сдачу кандидатского минимума по специальности с характеристикой ), написанной и подписанной по надлежащей форме. При нем, в его кабинете бушевал инспектор УКГБ Шкуркин, и Николай Иванович Ананьев мог использовать этот факт против меня, отразив его в моей характеристике. Он не сделал этого. Он мог вообще не принять меня, беспартийную, на работу. Но он не только принял меня, но и не побоялся доверить мне преподавание в выпускных классах. Не раз мне приходилось сталкиваться с выражением удивления: как это беспартийного учителя допустили к преподаванию истории и обществоведения! Просто, потому что даже по отношению к грубиянке Валентине Васильевне, директору 77-ой школы, я не позволяла себе обращение типа «иронии, издевки, яда». Со всеми своими сослуживцами, будь они начальниками или рядовыми работниками, я была уважительна. Их было за что уважать, они платили мне тем же все 8 лет моей работы в Кемерово.
22 марта я поехала в Москву. В моей памяти сохранился конец марта 1959 года в Москве: солнечный, теплый, ясный. И 22 марта 1967 года я поехала из еще зимней Сибири в весеннюю Москву в легком пальто, на ногах - легкие туфли. И была наказана – в Москве еще хозяйничала зима, почти ежедневно с мокрым снегом и даже с морозами. Остановилась я у Татьяны Дмитриевны в Медведково – метро здесь еще не было, и мне приходилось каждый день предпринимать длинные транспортные концы.
Заместителем декана истфака был тогда Юрий Степанович Кукушкин – комиссар по нашей целинной эпопее. Предполагаемыми членами экзаменационной комиссии от нашего факультета он назвал М.Г. Седова и С.Ф. Найду, специалиста по истории гражданской войны. О дне и часе проведения экзамена я должна была договариваться с ними сама. Когда я сообщила Юрию Степановичу о том, что С.Ф. Найда в командировке и нескоро вернется, он предложил мне обратиться с просьбой войти в состав комиссии Г.Н. Анпилогова. «Для тебя это лучший вариант», - прибавил Юрий Степанович. Третьим членом комиссии был приглашен специалист от ИМЛ при ЦК КПСС Г.Л. Смирнов. Из трех заданных мне для ответа вопросов я не имела представления об историографии коллективизации. Михаил Герасимович направил меня в нашу факультетскую библиотеку, что находилась напротив той аудитории, где проходил экзамен. Я была очень взволнована, и смогла увидеть только перечень основных работ, запомнить их авторов и названия их исследований. Освещая состояние исследования истории народничества, я, опираясь на изученные мною исследования, обратила внимание на то, что в периферийных исторических записках прослеживается тенденция к пересмотру общепринятой историографической традиции интерпретации народничества и марксизма, чего не скажешь об исследованиях, публикуемых в центре. Г.Л. Смирнов возмутился: «Значит, по-вашему, науку делают в провинции, а мы в центре только пописываем?» Между членами комиссии разгорелся спор, продолжавшийся более часа. Первым остановился Михаил Герасимович: «Кто из нас сдает экзамен?» - спросил он. Все пришли в себя, но слушать мой лепет по историографии коллективизации у них уже не оказалось ни сил, ни интереса, и меня отпустили. Нас, сдававших экзамен, было трое, с одним из них, А. Афанасьевым, мне предстояло встретиться еще раз, когда он стал редактором журнала «Отчизна» и газеты «Голос родины». Первому комиссия поставила удовлетворительно, Афанасьеву - хорошо, мне – отлично. Г.Л. Смирнов имел возможность не пропустить меня в аспирантуру. Меня отстоял мой научный руководитель. «Спасибо, Михаил Герасимович, теперь я буду учиться», - заявила я, поняв, что моя пятерка - это его заслуга. Выйдя из аудитории в актовый зал, я встретила секретаря нашей кафедры Римму Мироновну Александрову и сообщила ей, что Седов поставил мне за экзамен пятерку. «Ничего себе, - удивилась она, - это первая пятерка, которую Михаил Герасимович поставил экзаменующемуся после своего возвращения из лагеря».
Мне нужно было еще представить в приемную комиссию реферат по избранной теме. М.Г. Седов советовал прислать отредактированную мою дипломную работу об Александре Дмитриевиче Михайлове. Вот когда в первый раз я пожалела о том, что не сделала этого в 1959. По этому поводу вскоре последует и второе мое сожаление, но об этом чуть позже. В Кемерово я возвращалась победителем. Из этой поездки я привезла Анюте писк детской моды – брючный костюм чехословацкого производства. Он прекрасно на ней сидел, но она категорически отказывалась его носить. Пришлось применить силу и отправить ее во двор на прогулку в этом костюме. С прогулки она вернулась сияющей – сверстники были в восторге от ее наряда. Произвести впечатление, услышать возгласы восхищения, вызвать зависть, наконец, - это проявление ее натуры не вызвало тогда у меня восторга, к сожалению, оно постепенно закрепилось.
Теперь на подготовке сдачи кандидатского минимума по специальности сосредоточился Б.. Условия для этого у него были лучше, чем у меня, - в квартире на улице 9 января он имел отдельную комнату – свой кабинет, в котором, правда, стояли только стол с пишущей машинкой на нем и один стул. На семейные дела он отвлекался лишь на прогулки с Надюшей и Анютой. Места для прогулок здесь были лучше, чем в центре города, и папа охотно гулял со своими дочерьми. Однажды с такой прогулки они вернулись особенно веселыми и рассказали: шли они около магазина и увидели ярко-ярко одетого молодого парня. Пройти мимо, не обратив на него внимания, было невозможно – наличие в его одеянии мыслимого и немыслимого количества цветов останавливало всех. Парень стоял, горделиво приосанившись, довольный всеобщим вниманием. Вдруг перед ним остановился старый дед с длинной седой бородой и задержался, оглядывая парня со всех сторон. «Что, дед, нравится?» - вопрошала статуя. – «Перо бы тебе в ж…!» - ответил старик и пошел дальше. Толпа взорвалась громовым хохотом – «петух» померк и стремительно покинул «сцену».
Свободное копирование
