Но тут вдруг объявилась внешняя помеха: в нашей крохотной комнатушке на втором этаже мужского общежития вдруг появился его брат Геннадий. Он нигде не работал и не собирался устраиваться. Посещая центральный гастроном, он выбивал чек, приезжал в общежитие, подделывал его и получал в гастрономе по этому чеку те продукты, которые его интересовали, а над нами все время смеялся: «Стоило кончать университет, чтобы так нищенствовать», - язвил он и вскоре уехал за длинным рублем в Норильск. Все это раздражало Б. – он не смог заняться «своим» делом, хотя при большом желании мог бы найти для этого и время, и силы, и место для занятий – в библиотеке, например. Я ведь не чинила ему препятствий. Но в нем уже начало проявляться стремление находить причины провала любых его больших и малых начинаний в ком угодно, но только не в себе. «Помог» брат – Геннадий. Его сын Бориска родился 24 июня, моя Анюта – 29 июня того же 1959 года. Повидимому, братья в одни и те же дни развлекались сексом: Борис в Москве, Геннадий – в Ревде на Урале. Жену его тоже звали Катериной. Свою женитьбу и рождение сына Геннадий считал результатом обмана, задуманного и «коварно», якобы, осуществленного Катериной. Геннадий сумел внушить брату, что тот, будто бы, оказался в такой же «ловушке». Борис уверовал в это вранье. Семя его прорастает, проявляется в устном и письменном виде поныне (декабрь 2015 года).
Передо мной предстала реальная картина, бессчетное количество раз прочитанная мной в художественной литературе. Бросая мне в лицо тряпки, Б. впервые назвал меня «спекулянткой», «обманщицей», «истеричкой», «не женщиной», воровкой его драгоценного времени. Ровно на два года хватило ему запала казаться мужем, отцом, да и просто благородным человеком! Быть благородным или играть эту роль – слишком разные вещи. Потом, прочитав книгу Корнея Чуковского «От двух до пяти», я поняла, что эмоциональный взрыв Б. 5 октября 1960 года был проявлением просчетов его воспитания в семье и отсутствия у него всякого воспитания после смерти родителей. Нина была права летом 1959 года – ему нельзя было верить. Больше всего меня поразила грубая языковая распущенность, неспособность владеть собой. Таких прецедентов в моей жизни еще не было. До сих пор я убеждена: даже от нелюбимой женщины должно уходить, не унижая ее и своего достоинства, как это делал, например, американский художник Рокуэлл Кент. В надежде предотвратить подобные выходки в будущем, я решила объясниться.
Но не устно. Я уже знала – он слышит только себя. По свежим следам я написала ему письмо. Оно сохранилось у меня и находится в альбоме с фотографиями. Выражая справедливое негодование и свое неприятие грубости, я писала, что в любой момент готова взять Анюту и уйти от него. Содержание этого письма удивительным образом предвосхищало весь процесс раскрытия им своей сущности в течение последующих десятилетий. В мае 2009 года он читал это письмо и возмутился тем, что я сохранила его – оно попало в цель и 48 лет спустя. Я обещала ему в том письме, что никогда и ни о чем не буду просить его сделать что-либо для меня лично, да и для моей дочери тоже. Сделает по собственной инициативе – спасибо. Для себя решила: сделать все, что в моих силах, чтобы обеспечить собственную и моего ребенка самостоятельность и независимость от него. Вот тогда мною было принято решение подготовиться и поступить в аспирантуру, получить иную работу и с ней – жилье.
Он бывал разным, поэтому я долго прощала ему его выходки. Сначала плакала от обиды – слишком несправедливыми и не заслуженными были оскорбления, которые он бросал в мой адрес. Потом научилась не лить слез, прощала и забывала обиды в немалой степени и при его содействии. Прощала и терпела еще и потому, что продолжала верить его выбору. Правда, надеялась на то, что у него хватит мужества хотя бы извиниться передо мной. Но, увы. Сколько ни напрягаю память, не могу вспомнить ни одного случая, чтобы он когда-нибудь извинился. В отличие от Валентина Жилина (детдомовца!) и Саши Никифорова (родом из счастливой семьи), этого мужского качества Б. не проявил ни разу – он его не имел и не смог обрести потом. Сейчас я понимаю, почему.
«Со мной трудно жить», - признавал он в августе 1968 года, имея в виду, однако, не особенности своей натуры, а, как он полагал, особенное внимание к нему охранителей системы. Он был твердо убежден в этом и приложил немалые усилия к тому, чтобы закрепить в моем сознании представление о себе как о страждущем и гонимом тоталитарным режимом человеке. Достичь этого было нетрудно: даже в условиях оттепели КПСС и КГБ при молчаливой поддержке большинства населения страны продолжали отслеживать малейшее проявление инакомыслия. Очевидное противодействие системе, даже только попытки такого противодействия ей система сурово наказывала. Не так жестоко, как в 30-е годы, однако признаки отката советской системы к тоталитаризму все более становились очевидными. Как эти обстоятельства сказывались на нас?
Мой отказ не принимать участия в реализации намерений Б., высказанный мной в ноябре 1958 года, оставался в силе. Как и обещала, я не противодействовала его намерениию, с семейными заботами справлялись сама и продолжала идти тем путем, о котором тогда говорила. Я сознавала необходимость продолжать работату над собой – с очевидностью этого требовала от меня и работа с детьми в школе. Поэтому я использовала для такой работы малейшую возможность. Много лет спустя я прочитала в Исповеди Блаженного Августина: «Нужно постоянно работать над чем-то добрым в сердце своем, откуда происходят поступки. Тех, которые не трудятся над этим, все это не тронет». Это IV век. «Все это» не только не трогало Б. даже в первые годы нашей совместной жизни, «все это» раздражало моего партнера. Но у меня была надежная ниша: от семейных передряг я спасалась в работе с детьми. В ней я получала удовлетворение даже при наличии сложностей во взаимоотноениях с директором школы. Я уже умела не придавать этим сложностям серьезного значения, потому что такие люди, как Валентина Васильевна, на моем пути встречались редко, и я никогда не позволяла им глумиться над собой. Валентина Васильевна с трудом дотерпела меня до конца учебного года, а перед моим уходом в отпуск объявила, что передает меня в распоряжение районо. Летом 1962 года в подобной ситуации в одной из школ Саратова оказался и Саша Никифоров. «Не должно сметь свое суждение иметь» на нем сказалось гораздо хуже, чем на мне. Его уволили из школы безоговорочно.
И все-таки для меня это была, пусть не полоса, а черточка, но черная. Тогда рядом с ней высветилась другая, светлая полоса, - и неурядицы со школой поблекли: мы получили, наконец, обещанную нам двухкомнатную квартиру в центре города в только что построенном доме. После 23 лет проживания в общежитиях это была первая в моей жизни квартира. Первый мой дом! Б. приложил максимум усилий, чтобы его благоустроить и меблировать. Мебель делали по заказу – в магазине в те годы купить ее было невозможно. В этой квартире мы отмечали второй год рождения Анюты. Оставаясь на лето в городе, мы по выходным дням ездили в лес, ходили на речку, а в будни я уводила Анку гулять в сторону аэропорта, подальше от кемеровского дыма, копоти и загазованности.
Свободное копирование
