Весной 1959 года «приключение» подбросил мне еще один представитель нашего курса – Усков, богемный Слава, лицом очень похожий на русского императора Павла I. Он встречался с моей милой Яной, которая его безумно полюбила. Слава, талантливый выпускник кафедры искусствоведения, не был ни мальчиком, ни кретином., которых, как и Яна, мы не любили. Сея зерна надежды в сердце моей милой Яны, свои сексуальные запросы в это же время Слава удовлетворял с Галей Игнатович (уже Мельниковой). Конечно, это было его личным делом, если бы не одно обстоятельство. Получая длинные Галины письма, заполненные описанием деталей их сладострастных совокуплений, Слава приносил и читал эти письма Яне. Скрытная и терпеливая Яна после очередной Славиной психической атаки не выдержала, показала мне последнее принесенное Славой письмо и обо всем рассказала. Посоветовавшись с Сашей Никифоровым и с Валей Сизовой, мы решили вмешаться в отношения Славы с Яной. Никто из нас не осуждал Славу за то, что Галя доставила ему и себе такое огромное сексуальное удовлетворение. Но, утверждали мы трое: можно было хранить эти письма как реликвию, напоминающую о близости. Можно было наедине обращаться к ним, если чтение их приносило тебе удовлетворение, но при этом не упускать из вида: то, что приносит удовлетворение тебе, может причинить непоправимый вред другому, в данном случае – Яне. Стоит помнить всегда, как наше слово и поступок отзовутся на другом человеке. По отношению к Яне мы считали такое поведение Славы издевательством. Все участники этой разборки расходились со слезами на глазах, меня сотрясала нервная дрожь. Финал этой разборки был счастливый. Получив дипломы, Слава с Яной поженились и прожили вместе более 40 лет. Яна помогала своему талантливому искусствоведу готовить к изданию его интересную книгу о русском импрессионизме в живописи. Экземпляр этого чудесного издания имеется в домашней библиотеке моей младшей дочери. Что касается другого действующего лица этой истории, Гали Игнатович, то, расставшись с Юрой Мельниковым, она удачно вышла замуж и воспитала двух замечательных сыновей. Но, очевидно, верна поговорка: «Кого бог хочет наказать, он лишает того разума». После вторых родов Галю сразило тихое помешательство. Нормальное самочувствие ее посещало только в моменты общения с сыновьями. Мир праху ее – она умерла в 2008 году.
Выводя себя из состояния отчаяния и страха, я обратилась тогда к уже испытанному мной способу – к русской и зарубежной классике художественной литературы. Увлеклась Ремарком, Голсуорси, Хемингуэем. У шотландского поэта Р. Бернса я нашла созвучное моим мыслям стихотворение «Моему незаконнорожденному ребенку». Именно моим, а не Б. мыслям. Его сомнения и недоверие, пока хранимые в себе, мне стали известны осенью 1960 года. И хотя стихотворение Бернса – это исповедь мужчины, его содержание я отношу к себе и его клятвенные обещания тоже. Проходят века, а заботы и тревоги, чаще всего женщин, остаются прежними, поэтому приведу это стихотворение с незначительными сокращениями:
Дочурка, пусть со мной беда случится,
Ежели когда я покраснею от стыда,
Боясь упрека или неправого суда молвы жестокой.
Дитя моих счастливых дней,
Подобье матери своей,
Ты с каждым часом все милей,
Любви награда,
Хоть ты по мненью всех церквей – исчадье ада.
И все же дочери я рад,
Хоть родилась ты невпопад
И за тебя грозит мне ад и суд церковный.
В твоем рожденье виноват я, безусловно.
Ты – память счастья юных лет.
Увы, к нему потерян след.
Не так явилась ты на свет, как нужно людям,
Но мы делить с тобой обед и ужин будем.
Тебе могу я пожелать лицом похожей быть на мать,
А от меня ты можешь взять мой нрав беспечный.
Хотя в грехах мне подражать нельзя, конечно!»
Так и получилось: внешне Анна похожа на кого-то из моей родни. Характером она в отца, хотя он решительно отрицает это сходство, находя его унизительным для себя, так как с самого начала считал, что Анюта – не его дочь.
Литературными сокровищами своей домашней библиотеки снабжала меня Галя Баранова. Музыка продолжала возвращать мне то, что отнимала жизнь. Знание А.П. Бородиным восточных мелодий и тонкое умение передавать их напомнили мне Туркмению и пустыню, ее молчание до звона в ушах и бесконечные песни аборигенов, сидя верхом на верблюдах или ослах воспевавших все, что оказывалось перед их глазами. В качестве подтверждения восстановления моего душевного равновесия я записала в дневнике: «Если вечно думать только о грустных вещах, то никто на свете не будет иметь права смеяться. Страшно, когда нечего ждать».
Свободное копирование
