Признаюсь, в течение двух месяцев меня мучила страшная тошнота, сопровождаемая отчаянием и страхом. Но вовсе не опасением, что я лишусь Б.. Мне было хорошо известно, что это был мой случайный и временный спутник. Он предупредил меня об этом. Какая была разница – уйдет он из моей жизни сейчас или через несколько лет? Меня пугало другое: на всей земле было единственное место, куда я могла явиться со своим ребенком и была бы принята без упреков – Ниной в Жирновске. Но там уже было трое своих детей и двое мальчиков недавно умершей Нининой сестры – Лидии. Совесть не позволяла мне воспользоваться этой благодатью. В эти два месяца я была недалека от сведения счетов с жизнью. Внешне это было незаметно - я старалась не демонстрировать своего состояния, не капризничала, не требовала ничего для себя, была ровной, безропотно удовлетворяя сексуальную ненасытность своего партнера. И не знала о том, что именно этого нельзя было делать. Сексуальная разнузданность (так справедливо определила нашу связь с Б. во время моей беременности Нина) была залогом серьезной опасности: она угрожала физической и психической полноценности развивающегося во мне ребенка. Очевидность нашей вины перед первым нашим с Б. ребенком я смогла осознать лишь много лет спустя. Сексуальная разнузданность явилась началом трагической судьбы Анюты.
Я интуитивно вела себя так, как Нина в письмах, а Татьяна Дмитриевна в устных беседах со мной считали единственно правильным поведением в ситуациях, подобной моей. «Он придет к тебе, если в нем проснется чувство», - говорила Татьяна Дмитриевна. А Нина успокаивала: «Ты не останешься одна. В Жирновске мы ждем тебя всегда». О том, что в душе Б. рождалось какое-то чувство ко мне, признавался он сам. Сначала в обещаниях, которые давал, поздравляя меня с наступающим 1959 годом
Обещать – не значит сделать. В январе 1959 года он был на военных сборах в Козельске под Калугой. На его конвертах, присланных оттуда, стоит штамп: солдатское письмо бесплатно. Он писал: «Признаться, я все больше и больше начинаю скучать по тебе, кроме того, волнуюсь за твое самочувствие…- думаю, что это твоя победа». Я понимала призрачность этой «победы» и соглашалась с одним из трех товарищей, о которых повествовал Ремарк: «Никогда ничего нельзя удержать, никогда!» Я и не старалась удерживать. «Насильно мил не будешь», - гласит русская пословица. И мои усилия были направлены не на это, а на осознание масштабов моей ответственности перед еще не родившимся ребенком: история моего детства и юности убедили меня – дети не должны страдать от нашего безрассудства и ограниченности наших представлений.
Так моему постепенному освобождению от отчаяния помогала моя способность видеть, чувствовать и стараться понять себя и тех, кто был рядом. Я продолжала учиться жить, теперь уже вдвоем с тем существом, которое жило во мне. Как-то пришла ко мне моя однокурсница Света Оборина за советом – как поступить. Она тоже была беременна. Ребенка ей сделал парторг нашего курса Виктор Усков и был откровенно безразличен к судьбе обоих – Светы и ее будущей дочери. Мне пришлось взять на себя заботу о ней. Долгими разговорами и увещеваниями я выводила ее, одновременно и себя, из состояния отчаяния и страха. Ей я шила необходимые в таком положении платья и вещички для нее и ее будущего малыша. Так до весны 1959 года мы с ней выравнивались духовно. Так выровнялись, что я опять собралась послушать хорошую музыку. И пригласила Б. пойти на концерт в консерваторию. Этот момент моего приглашения кто-то из друзей Б. запечатлел на фотографии: мы стоим у памятника Ломоносову на Моховой, на лице у Б. откроевенное неприятие моего предложения и моя отмашка рукой: «Ну и не надо!» Отсутствием свободного времени он и потом объяснял свои отказы от посещения таких концертов, от слушания симфонической и всякой музыки вообще, потом отказа от кино, от литературы всякой – художественной, научной и т.д.
Свободное копирование
