Оазисы добра и правды в моих университетах - 36

Б. продолжал приходить ко мне, но мое доверие к нему было поколеблено. При любых обстоятельствах я не собиралась «привязывать» его к себе. «Пусть все идет так, как идет. Будь, что будет», - решила я тогда. Я не обольщалась на его счет, не питала иллюзий и твердо знала, что при любом развитии наших отношений забота и ответственность за жизнь и развитие моего ребенка ложится на мои плечи. Поэтому мне предстояло всегда заботиться о том, чтобы иметь работу, иметь постоянный заработок и обеспечивать жизнь и развитие моего ребенка. Я не предъявляла ему никаких претензий, ничего не собиралась требовать от него ни тогда, не требовала после – и во все времена. Поскольку на меня возлагалась ответственность за судьбу моего ребенка и меня самой, предъявление и мне любых претензий с его стороны уже тогда теряло смысл тоже на все времена. Как гласит русская пословица: «Что посеешь, то и пожнешь».
Однако отступления от этой линии поведения мне приходилось проявлять бесчисленное множество раз. В обиходе это называется уступками. Я делала эти уступки, потому что любила этого человека, сострадая его трудным детству и юности и той трудной цели, которой он собирался служить. А вдруг прозреет? Пусть это будет самомнением, но я уже давно не была ребенком и понимала: такими женщинами не бросаются те, кто способен видеть, слышать, чувствовать и понимать, даже если это очень продвинутые «революционеры». Мне предстояло проверить, способен ли Б. видеть, слышать, чувствовать и понимать? К тому же у меня были тогда заманчивые предложения, и руководствуйся я расчетом, - все можно было решить и остаться в Москве. Сыграть роль… Но «артистичность» в создании семьи мне была противна. Мне было противно ложиться в постель с человеком, к которому я не питала никаких чувств. Мне трудно было бы при этом скрыть чувство омерзения.
Б. умел быть обаятельным. С самого начала наших отношений и потом много раз он сходил со своих «баррикад» и проявлял заботу о нас, но, как скажет его старшая дочь Анна в школьные годы: он мог проявлять кратковременную заботу – заботу одноразового пользования. Но именно в такие моменты в нем просматривался другой человек, очень далекий от баррикад. На последнем курсе обучения в МГУ этот человек вместе с такими же «богачами», как он, один раз в месяц ходил на заработки: на товарной станции московской кольцевой железной дороги, что находилась за клубным корпусом МГУ, ночами они разгружали вагоны с цементом. Не одно поколение студентов МГУ прошло через этот ад. Как вспоминал нынешний ректор МГУ В.А. Садовничий, в свое время, будучи студентом МГУ, он тоже познал «радость» подобных ночных бдений. За этот адский труд каждый получал по 500 рублей. К 440 рублям стипендии плюс 500 было роскошно – на них можно было жить безбедно.
К избранной Б. жизненной цели я отнеслась с пониманием, но не без сомнения. По XIX – XX векам мне уже в деталях были известны многочисленные попытки незаурядных личностей и групп изменить направление движения огромного корабля по имени Россия. Известна была мне и трагическая судьба десятков тысяч подобных радетелей России, в их числе и Льва Краснопевцева с его товарищами, в 1957 году отправленными в Мордовские лагеря ГУЛага. Не по периодической печати знала я историю царской тюрьмы и дореволюционной каторги. Мне было известно и о том, что, пройдя через страшные испытания, юношеским максимализмом называли они свои цели, которым, как и Б., старались служить смолоду. И я подумала: если он обладает достаточной физической силой, знаниями, волей и готов умереть за свою идею, - пусть попытается. Это опасный и очень трудный выбор, но это его выбор, и я не вправе быть ему помехой. Если нужно будет, я останусь его спутницей до тех пор, пока он не обретет возможность реализовать свой выбор. Когда же и на «его улице объявится праздник» - я уйду, не предъявляя ему никаких требований и претензий. И в тот далекий ноябрьский день 1958 года я произнесла вслух: «Уважая твой выбор, я обязуюсь не мешать тебе, но решительно отказываюсь когда-либо участвовать в его реализации. Это не мое. Моя задача скромнее: я - уже учитель. Помня детдомовское детство и юность миллионов моих сверстников, радеть о подрастающем поколении россиян при любой политической системе я считаю более реальной задачей. Поэтому вместе со своим ребенком и с детьми, с которыми свяжет меня моя профессия, я буду учиться преодолевать препятствия, которые воздвигнет перед нами система сегодня, сейчас, а не в далеком будущем. Меня учили жить в сиюминутных обстоятельствах и с теми конкретными людьми, которые проживали в это время рядом со мной. Такими стояли мы у истоков нашего жизненного выбора. Чей выбор подтвердит жизнь, а чей опровергнет?
Меня уже давно влекло к просветительству. Я с огромным интересом читала «Исторические письма» П.Л. Лаврова. И знала, что «Земля и воля» во главе с Александром Дмитриевичем Михайловым в 1870-е годы начинала свою деятельность именно с просветительства. Члены этой организации взялись за оружие только после того, как правительство Александра II на их просветительство ответило виселицами и каторгой. Спустя сто страшных лет ужесточающегося применения репрессий с целью полного подчинения народа власть предержащим, советский поэт Давид Самойлов писал: «Помочь нации может только просветительство, методическое объяснение культурных ценностей на уровне школьного учителя. Это главное дело, несмотря на всю скромность этого названия». Из своего детдомовского прошлого мне было известно: инстинкт разрушения, не подвластный разуму, в разной степени присущий каждому человеку, способна потеснить постоянная просветительская работа, осуществляемая с любовью и требовательностью, как это получалось у Брониславы Семеновны, Владимира Антоновича, Веры Михайловны Батуриной, у Нины Петровны Гнатышевой, у Ашхен Давыдовны и Акопа Никитовича. Они умели подавлять этот инстинкт у наших ребят даже в тех случаях, когда инстинкт разрушения уже подчинил себе существенную часть сознания их воспитанников. Они учили нас думать, работать, созидать. Они любили нас той любовью, которая состоит из работы, заботы, ответственности. Они готовили нас к жизни. В детском доме они готовили нас к трудовой жизни в семье.
Сейчас очень распространено критическое отношение к детским домам. Дело ведь не в том, в каком детском коллективе растут дети: в 350 человек, в каком прошло мое детство, или в 10-15? Дело в том, кто и как работает с детьми. Если я до сих пор, в свои 82 года пребывания на этой гостеприимной земле помню имена и отчества своих воспитателей, учителей в школе, преподавтелей педучилища и профессоров университета – это говорит многое о них. Мои дети и внуки, к великому сожалению, своих учителей не помнят. Не в перенасыщности их жизни информацией.
До университета школу семейной жизни, преподанную мне моими детдомовскими воспитателями, я продолжала у Нины, у бабушки Меланьи с дедом Петром, у их сыновей и дочерей. Вот он «педагогический» коллектив моей семейной школы. Стоят: слева - заслуженный учитель Кубани Иван Петрович Дядя; справа – удивительный человек, Павел Петрович Дядя, инженер-нефтяник. Сидят сестры: Екатерина, Нина, Пелагея. Была еще Лидия, умершая в 1956 году. История этой семьи – это еще и история России и Украины, это пример формирования человеческого начала в человеке в семье, в школах, в детских домах.
В университетские годы учителями этой школы стали Татьяна Дмитриевна Сизова и Евгения Федоровна Игнатович. В последующие годы я училась у Анны Васильевны Абалонковой в Кемерово, у Екатерины Яковлевны Щегловой – в Ленинграде, у Ольги Митрофановны Нагулиной – в Липецке. Я охотно училась у них и благодарна им.


Лишь много лет спустя я смогла понять, что Б. не прошел этой школы и не был подготовлен к жизни в семье. Поэтому уже с самого начала наших отношений с ним забота о детях превращалась в мою обязанность с неизбежными при ней трудами и лишениями. Труды и лишения я уже привыкла преодолевать, правда, без детей. Думала, что сумею справиться и при наличии детей. По молодости, явно преувеличивая свои силы, я не сознавала тогда всего ужаса нравственных последствий (не для меня) особого положения в семье отца моих детей и дедушки моих внуков. Я старалась поступать так, чтобы моим детям и внукам не пришлось петь: «Прекрасное далеко не будь ко мне жестоко». Поэтому в настоящем моим детям и внукам должно было быть хорошо. Это всецело зависело от меня. Теперь я понимаю ущербность такого положения для человека, формально являвшегося отцом и дедом – в старости оказалось, что ему нечем жить, так как в памяти не осталось следов прожитой жизни.