Из Москвы на поезде я добралась до Камышина, от Камышина до Хвалынска мне посчастливилось совершить прекрасное путешествие по Волге на моторной лодке: ею управлял муж Кати Павел, сын священника хвалынской церкви, встретивший меня в Камышине.
Павел и Катя оставляли на моем попечении четыре козы, овчарку, кур и кроликов. За свежей травой для кроликов я ежедневно плавала на остров, отделенный от городского пляжа широким рукавом Волги. Благодаря этому весьма протяженному острову, шум курсировавших по Волге судов не доходил до города, а вода в рукаве оставалась чистой.
Особой заботы требовали куры. Выйдя гулять, «свежей травки пощипать» и зернышек поискать, они, беспечные, приближались к сидевшей на цепи овчарке, а та только этого и ждала – хвать и нет курицы. Когда она задрала третью курицу, я в досаде: «У, вражина!» - пнула ее ногой в пасть. Она мигом схватила мою ногу – хорошо, что клыки ее прошлись между пальцами! Это горюшко не было истинным горем. Истинным горем оказались козы. Нужно было вставать в четыре часа утра, чтобы их подоить и отправить в стадо. Пока я каждую из них доила, они стояли спокойно. Но прежде, чем я успевала взять из-под вымени кастрюлю с молоком, коза метко ставила свою ногу в эту кастрюлю, – и пропадало молоко. Пришлось отправлять коз в стадо, не додаивая их. Место сбора и обратной встречи стада находилось наверху высокого крутого берега Волги. Если я опаздывала к моменту возвращения стада, мои козы отправлялись в путешествие. В поисках путешественниц мне приходилось несколько раз спускаться и подниматься по крутому и высокому берегу – так «наказывали» меня строптивые козы за опоздание.
Красивое было это место на Волге и в ясный день, и, особенно, в грозу. А грозы в июле были очень частыми. Впервые в жизни я наблюдала картины, когда небо и вода в реке становились чем-то единым и страшным: огромные черные и фиолетовые тучи, опускаясь в свинцовые воды Волги, словно старались вдавить в воду тревожно кричащих чаек, а свинцовые волны – поглотить их. Мечущиеся между тучами и волнами чайки, сопротивляясь натиску стихии, страшно кричали, их крик сливался с грохотом грома, а стрелы молний время от времени ярко освещали эту тревожную картину. Все вокруг замирало, бушевала только свободная и грозная стихия, рождая в душе неописуемый восторг! Я никогда не боялась грозы, а на Волге научилась восхищаться и ее внезапным началом, и умиротворением природы после ее окончания. После грозы все оживало под лучами яркого солнца. Над рекой носились ликующие чайки, воздух наполнялся их радостным гомоном: они остались живы, они сохранили верность своему назначению - летать. Вот тогда в моем блокноте появилась запись: «Грозовым ветром разнесло человеческую тоску. Я – за ветер грозы и метели. Давно грежу ими и непременно о метели с завыванием, с треском березовых поленьев в печи. Люблю огонь. В его отблесках мне видятся очертания моей вечной мечты - о встречах с прекрасным в жизни, в искусстве, в науке».
В Хвалынске я получила письмо от Яны. Если бы наши мужья: Валентин Вилков у Вали, Борис у меня и Слава у Яны, - не руководствовались бы желанием спрятать свою неискренность грубыми измышлениями в адрес каждой из нас, обращение к этому письму для них было бы полезно. Яна писала из санатория: «Здесь в меня влюбился один мальчишечка. Я долго раздумывала, не использовать ли мне этот, быть может, единственный шанс, выйти замуж. Но я не смогла. Лучше ничего, чем искусственно. Парень он не плохой, но слишком ребенок. Мне с ним было скучно. Так ничего и не вышло». В этом письме Яна отразила кредо нашей кампании, сложившейся на целине, по вопросам любви и брака: «Лучше ничего, чем искусственно». Очень немногие видели это во мне в молодости. Видели без постельных помыслов: Валентин Жилин, Павел – брат Нины, Геннадий Коробов, Михаил Никанорович Кислов, Миша Мейер, Сергей Сергейчик, Илья Сергейчик, Василий Львович в алма-атинской больнице, Саша Никифоров… - одним словом те, кто сам был открытым, искренним и честным человеком.
Через месяц в Хвалынск вернулись из своей поездки хозяева. Выразив глубокое удовлетворение моим хозяйничаньем в его доме, Павел раздумчиво произнес: «Кому же достанется сей золотник?» Еще один почувствовал, с кем он встретился случайно. А «золотник» отправился к Нине в Жирновск, превратившись, как всегда, в прачку и повариху, хоть на короткое время, освобождая Нину от этих извечных женских забот. Друзья и знакомые Нины засыпали меня заказами, и я весь август обшивала нарядами Галину Павловну и Нининых друзей - местных модниц.
Когда бы люди захотели вместо того, чтобы спасать мир – спасти себя;
Вместо того, чтобы спасать человечество – себя освобождать, -
Как много они бы сделали для спасения мира,
Для освобождения человечества». А.И. Герцен. «Былое и думы».
Свободное копирование
