Окончательный выбор моего пути
В сентябре нам стало известно, что МКГБ арестовало Льва Краснопевцева, Вадима Козакова, Марата Чешкова и их друзей с других факультетов МГУ. Честность и искренность побуждений этих троих представителей нашего факультета не вызывали у меня никаких сомнений. Я их хорошо знала, особенно организатора этой группы – аспиранта кафедры истории КПСС Льва Краснопевцева. Льву и его друзьям инкриминировали антисоветскую агитацию во время фестиваля. Во время следствия на беседу в комитет приглашали Валю Сизову и просили рассказать о том, как вел себя Краснопевцев на целине. Почему только ее и больше никого из нас 83 целинников, прекрасно знавших Льва, Марата и нашего однокурсника Вадима? Почему ей удалось видеть их во время суда – ведь процесс был закрытый? До сих пор эти вопросы остаются для меня закрытыми.
Все судимые по делу группы Льва Краснопевцева были отправлены на 10 лет в Мордовские лагеря. С ними, с Синявским, Даниэлем, Бородиным, Галансковым и другими встретился здесь Никита Игоревич Кривошеин. Отбыв срок в ГУЛаге, он эмигрировал второй раз и вспоминал: «Там, в Гулаге я встретил умных, интересных, истинных сыновей России и был счастлив общением с ними».
Через несколько месяцев, когда осужденным были разрешены свидания, в лагерь ездила Люба Краснопевцева, жена Льва, и в качестве невесты Марата Чешкова – Люся Нейгаузен. Судьба группы Краснопевцева – один из многочисленных эпизодов борьбы советской власти с инакомыслием. Я в это время начинала изучать историю борьбы с инакомыслием в России трех последних российских императоров. Там вершители людских судеб, если не было поводов для судебного преследования, не утруждая себя поисками улик, «находили» их сами. Как это было сделано во время процесса над Н.Г. Чернышевским, рассказал в своих воспоминаниях Владимир Сергеевич Соловьев. Он писал: «Мой отец (С.М. Соловьев, 1820-1879) возмущался осуждением Чернышевского … Он всегда подтверждал свою уверенность в том, что никакого политического преступления Чернышевский не совершал, а был наказан за то, что его писательская деятельность (подцензурная!) найдена была опасною для существующего порядка… Трибунал империи предал гражданской смерти заведомо невинного человека… В деле Чернышевского не было ни суда, ни ошибки, а было только заведомо неправое и насильственное деяние с заранее составленным намерением… Искали поводов, поводов не нашли, обошлись без поводов». Сообщая сыну об отношении выдающихся мыслителей России середины XIX века к делу Чернышевского, Сергей Михайлович говорил: «Они (русские мыслители) утверждали: возмужав, Чернышевский сумел бы отделаться от вредного действия общественных поклонений… и стал бы настоящим умственным деятелем на пользу России». Если бы КПСС в своей деятельности исходила из пользы для России, история нашей страна не узнала бы ГУЛага…
История повторялась. В 1957 году у меня появилась еще одна возможность - научная - сравнить «методы» борьбы с инакомыслием в дореволюционной и послереволюционной России. В том, 1957 году, в процессе изучения уже доступной литературы и архивных документов у меня сложилось четкое представление о шестидесятниках XIX века с заявлением Софьи Бардиной: «Всех не перевешают!» Я уже отличала истинные намерения организаторов «Земли и воли» от тщеславных стремлений к лидерству молодого Плеханова. У меня не вызывала сомнений нравственная чистота помыслов членов первой, только первой «Народной воли». Я подозревала, что их программные документы преднамеренно искажены советскими исследователями. Мое подозрение закрепилось, когда в фонде П.Л. Лаврова я нашла его признание: «Я полностью поддерживал «Народную волю», кроме террора». Окончательно подтвердить или опровергнуть мое мнение могло только сопоставление их программных документов с таковыми материалами других организаций: «Группы Освобождение труда», РСДРП, РКП (б). Среди множества материалов о первой «Народной воле», особенно об ее лидерах: А.Д. Михайлове и А.И. Желябове, - определяющими для понимания их нравственных помыслов оказались их письма. Моя дипломная работа была посвящена А.Д. Михайлову, и я углубилась в изучение его писем. Они были собраны и впервые изданы его адвокатом Е.И.Кедриным, талантливо и смело защищавшим на нескольких судебных процессах землевольцев и народовольцев, которые уважали и доверяли своему адвокату. Речь А.Д. Михайлова на процессе «17» один из подсудимых назвал «художественной поэмой в защиту чистой и красивой молодой погибающей жизни». Кроме писем Михайлова, Кедрин включил в сборник и собственные заметки о своем подзащитном. В 1933 году этот сборник дополнил и переиздал П.Е. Щеголев. В письме к отцу Михайлова по окончании судебного процесса Е.И. Кедрин писал: «Объяснения, данные им на суде, заставляли самих врагов удивляться его уму и характеру. Не только все защитники признали его самой выдающейся личностью в процессе, но это же признали его судьи-сенаторы. Скажу более, министр юстиции Н.Д. Набоков высказал мне, что, по его убеждению, Александр Михайлов по характеру, дарованиям и личным качествам был бы полезным членом общества, так как ему известны его сыновние чувства и личные качества. Но, отдавая дань уважения умственной силе Вашего сына, невольно приходится поклоняться перед его мужеством, энергией и непоколебимой твердости воли. Нет сомнения, что если бы на Руси было побольше таких людей, судьба отечества была бы иная, и мы не переживали бы столь тяжелых событий». Подобные же суждения о Михайлове прочитала я и в воспоминаниях Льва Александровича Тихомирова. Он писал: «Не видел я человека, который умел бы в такой степени группировать людей не только вместе, но и направлял их, хотя бы помимо их воли, именно туда, куда, по его мнению, нужно было. Он не имел ни самолюбия, ни тщеславия, не требовал ничего для себя, лишь бы дело шло куда нужно. Всякий талант, всякая способность в других радовала его. Я не знал, был ли он о себе высокого мнения, но, во всяком случае, не гордился и, конечно, просто не интересовался этим вопросом».
Вот такие таланты власть предержащие в России целенаправленно уничтожали в XIX веке.
Свободное копирование
