Мемуары_15

Дядя нас нашел, радости было... Он рассказал о своих приключениях и как добрался. Потребовалось еще несколько дней, чтобы выбраться из Дербента, но недолго мы ехали: в Махачкале состав остановился, дальше идти не мог. Промучались мы тогда в Махачкале что-то около недели, на вокзале находились. С большим усилием и скандалами, наконец, опять втиснулись в вагоны и поехали дольше. Поезд все останавливался, подолгу стоял, слышна была стрельба, говорили, бандиты орудуют, остатки махновцев нападают на поезда, грабят. А иногда заявляли, что топки нет или путь не исправлен. Дядя часто ходил помогать, работал там, весь измыленный приходил. Кушать было нечего, дядя на станциях менял какую-нибудь вещицу на хлеб или кашу. Наконец, добрались до Армавира и там долго сидели. В общем, ровно через три недели, на 22-й день, рано утром, добрались до Ростова - грязные, измученные, что делать, в полном неведении - куда идти? Дядя потащил вещи к стенке вокзала у входа с перрона, как и везде, здесь было много ожидающих пассажиров. Мы-то доехали, а куда идти - не знаем. Дядя оставил нас, а сам пошел на поиски. Часа через 3 - 4 вернулся с каким-то адресом на Темернике. Это привокзальный район, там жили преимущественно железнодорожники.

   Осень 1920 года город был весь разбит, разбомблен, не раз переходил из рук в руки. Здесь были ожесточенные бои и еще следы свежие. Взял он меня, вернее, я напросилась и вместе пошли. Нашли этот дом, но развалины стояли. Дядя начал расспрашивать живущих в ближайших домах. Одна пожилая женщина узнала, о ком спрашивает дядя. Сказала, что их сын часто играл с их внуком. За несколько дней до бомбежки всю семью увезли в больницу, все были больны тифом, так что точно они под бомбежку не попали, даже об этом все говорили, что "не было бы несчастья, не спаслись бы они от смерти, а теперь, может, и выжили". Но это было несколько месяцев назад. Тогда дядя решил поехать в Нахичевань (теперь Пролетарский район г. Ростова), где жила сестра моей бабушки по матери. Они нас приняли как-то холодно, не по-родственному. Сказали, что мама с детьми после больницы жила в сарае у Аракеловых на Садовой улице, у хозяев, где раньше, до отъезда в Тифлис, мы жили, что мама моя приходила к ним месяца 3-4 назад, очень просила на некоторое время принять Аркадия, поскольку его выписывают из больницы, пусть поживет, пока не подкрепится, но они были вынуждены отказать, так как 9 человек в одной комнате живут, боялись, что могут заразиться. Мама обиделась, ушла и с тех пор они о ней ничего не знают. Поехали мы во двор к Аракеловым. Там соседи сказали, что наши все лето жили в сарае, но вот наступили холода, и они переехали на Канкринскую улицу, к родственникам. В это время паспортный стол и прописка были не в порядке, вот и дяде дали Темерницкий адрес, где уже и этого дома не было. Дядя вспомнил, что на Канкринской жил какой-то дальний родственник моего отца, и мы поехали туда. Канкринская 70, угол Большого проспекта, большой 4-х этажный дом, нам сказали, что надо подняться на 4-й этаж, там живут армяне, может, они знают. По широким деревянным лестницам поднялись на 4 этаж, через длинные широкие балконы, здесь на 4 этаже нам уже указали двери, где живут наши. Мы вошли, на топчане лежала больная женщина, в комнате никого не было. Дядя бросился к ней: "Мама, что с тобой?"

   Они со слезами обнялись. Дядя сказал, что вот, привез Ваших, они на вокзале, а вот твоя Эмма... За 2,5 года изменилась и мама, и я выросла. Начались объятия, слезы. Рассказали, что мама тяжело болела малярией, ее трясло каждый день, она очень ослабела. Дома, кроме двух деревянных топчанов и самодельного стола с ножками крест-накрест, немного лохмотьев, а на постель ничего было. Стаканами служили консервные банки. Мама сказала, что отец работает в Всемедикосантруде курьером, а она в швейной, где нет еще, как следует, работы. Пришли брат мой Ера и сестра Тамара, какие же они были худые, плохо одетые! Я по сравнению с ними - куда лучше. Помню, они как-то стеснялись со мной разговаривать, подойти ко мне. Я их обняла, расцеловала, а мама все плачет. Дядя оставил нас и пошел разыскивать отца на работе, чтобы вместе пойти за бабушкой и вещами. На мой вопрос, почему они не писали нам письма, мама ответила, что несколько писем писали, а ответа не было. Жизнь была очень тяжелой, Ростов переходил из рук в руки, ничего хорошего писать не было, одно расстройство, что толку в письмах, и помочь ничем не могли. Они знали, что мы как-нибудь проживем, там дядя Ваган нас не оставит, поможет. Кто-то от кого-то слышал, передал им, что дедушка умер, а я работаю и учусь. Так и осталось непонятным, кто мог эти вести до них донести. Как сказала бабушка "земля слухами полнится". У наших были две большие комнаты на 4-м, последнем, этаже, окна большие, угловой большой балкон, но пусто. Пусто, нечем обставить, но снаряд разбил угол. Крыши и обломки висели у дверей балкона. Часть стекол были разбиты, крыша текла. Все это произвело удручающее впечатление. Свет не грел, воды не было, носили со двора. Даже ведра не было. Ну что могло быть, когда и так мама приехала без вещей, немного постели и одежды взяла с собой. За 2, 5 года отец все время болел, а мама с трудом на хлеб зарабатывала, не брезгуя никакой работой. На Темерницкой улице они кое-что - простые железные кровати, табуретки и стол имели, но там все разнесла бомба. Повезло, что все они были в тифозной больнице. На их счастье красные уже заняли город, и больных госпитализировали, а здоровым делали противотифозные и противомалярийные прививки.

   Уже было темно, когда папа и дядя Сережа привезли бабушку, сестренку и наши пожитки. Сестренка отчужденно смотрела на мама и папу и все тулилась к бабушке и ко мне. Привезенная нами посуда и постель были находкой. Наши спали в лохмотьях, собранных мамой у тех, где работала. Из досок, взятых из сарая Аракеловых, отец сбил два больших широких топчана и один стол с ножками накрест, а соседи дали в пользование несколько табуреток. Бабушка привезла и керосинку, но керосина не было. Зажигали лампу жестяную, немного светало. Но так как керосина мало, как-нибудь устроили постель на топчанах и на полу расстелили. Папа, дядя Сережа, братик Ерик легли на полу, мы с бабушкой на топчане, Тамара с мамой. Собралась семья из 8 человек. Легли в постели все в одной комнате, потому что в другой было холодно, свистел ветер с разбитой крыши и окон, забитыми досками. Долго разговаривали взрослые, лежа укрытыми. Было что рассказать о своей нелегкой жизни. Большим горем для нас, особенно для бабушки, было то, что мама была вынуждена моего приемного братика - подкидыша Рубена, ровесника Евгении, отдать другим на усыновление. Мама оправдывалась, что не смогла справиться. Ему было 2 года, когда она его отдала, очень он ей мешал работать. Ерванду было 10 лет, Тамаре - 6, они могли оставаться дома, а его не с кем было оставить, да и кормить ребенка было трудно. Она работала прачкой, мало кто шил тогда. И вот в один бездетный дом мама ходила стирать. Муж был сапожником, имел свою мастерскую, а жена была домохозяйкой. Вначале, она охотно соглашалась, чтобы мама мальчика оставляла у нее и ходила на работу. К ребенку относились очень хорошо, и мама была довольна, за их доброту даже деньги за стирку не брала. Через некоторое время они начали просить, чтобы она отдала мальчика им на усыновление. Уверяли, что они его лучше воспитают. Мама все не соглашалась, плакала. Она ведь сама с четырех месяцев растила и выкармливала его, плакали и Ера с Тамарой. Так тянулось несколько месяцев. Потом все знающие наши и соседи начали убеждать маму, что она должна согласиться, что это люди добрые и хорошие, и главное, что состоятельные, что не надо наперекор счастью ребенка идти. Наконец, мама решилась, когда уже лишились темерницкой квартиры и жили в сарае. Наши очень похудели в больнице, все были изможденные, а в этой семье сапожника был достаток, и Рубен жил обеспеченно. Но всегда, как только он видел маму, бросался на нее, плакал, хотел уходить с ней, несмотря на то, что более 2-х месяцев маму не видел, пока она была в больнице. Его убеждали, что мама просто кормилица, что настоящие родители они, все это не помогало, и они, как только открылись дороги, ради того, чтобы Рубик забыл наших, переехали из Ростова и никому не сказали куда - настолько привязались к ребенку. И все же бабушка была недовольна, что мама отдала Рубика, и мы, дети, очень жалели, что его нет с нами. Как он вырос, каким человеком стал, так мы и не узнали. Ну а мне он запомнился беленьким, светловолосым, голубоглазым мальчиком, годик с лишним ему было, когда на вокзале маму с детьми мы привезли в Батуми в 1918 году, летом, чтобы они через Новороссийск попали в Ростов.

На другой день папа пришел с работы и принес куртки на меня и сестренку, а Ера и Тамара уже имели. Каждый день на рассвете отец уходил занимать очередь, потом к 8 часам шел мой братик Ера, заменял его, так как папа шел на работу, а к 12 часам шла я заменять брата. Получали мы 4 кусочка хлеба по 100 грамм, по половнику супа и по плошке каши. Все это осторожно несли домой, чтобы не разлить. Дома уже бабушка раздавала обед детям и немного выделяла на долю больной маме. Отец с работы тоже приносил кусочек хлеба, свой паек, и на бабушку получал. Мама болела и не ходила на работу, потому не получала. Как-то скоро устроился на работу грузчиком дядя Сережа и тоже что-то приносил домой, а по субботам ходил на рыбную ловлю, приносил небольшой улов. Варили уху - это был настоящий праздник. В Ростове была армянская школа 1 ступени, туда ходили мой брат Ерванд и сестра Тамара. Там тоже давали какой-то завтрак. Армянская школа первой и второй ступени была только в Нахичевани, ходить туда я не могла, было очень далеко, трамваи ходили нерегулярно, с перебоями, да и теплой одежды для ростовской зимы у меня не было. Отдали меня в русскую школу, в тот класс, который я уже окончила, потому что я не знала достаточно русского языка. Заведующий школой сказал так: "Видно по табелю, что девочка способная, в основном по всем предметам, будет она повторять на русском языке и подтянется по русскому, может, что и получится, попробуем".