Шел 1919-1920 учебный год. Я была ученицей 7-го выпускного класса. Учиться было нелегко в условиях работы и нужды. По гуманитарным предметам я успевала хорошо, только грузинский еле тянула и по математике не ладилось, но учитель Шагвардян мне продолжал помогать. Я до сих пор не могу понять, почему ко мне так хорошо относились он и его жена, но его добрейший образ я сохранила до сих пор. В 1926 году я была в Тбилиси не надолго, на старой квартире я их не нашла, соседи сказали, что они переехали в Армению. Я не знала даже его имени-отчества. В армянской школе не было принято называть по имени и отчеству преподавателей. Мы обращались: "господин Шагвардян", а к учительницам - "мадмуазель Григорян" или "мадам Шагвердян", поэтому разыскать их я так и не смогла, хотя очень хотела, это были мои единственные приятные наставники детских лет по церковно-приходской школе.
Как-то суетно, напряженно, в нужде прошел учебный год. Ничего памятного не случилось в нашей семье, тосковали, что нет от наших сведений. Дядя Ваган собирался меня устроить учиться ремеслу шить. Я не хотела, вспоминала, как подчас издевательски вели себя мамины заказчицы. Чтобы угодить им, мама, как мне казалось, унижалась перед ними. В общем, ни портнихой, ни модисткой я не хотела становиться. В школе у нас последние 2 года были мастерские - швейная и сапожная. Я ходила в сапожную и даже какие-то парусиновые туфли сшила сестренке. Вот я и попросила дядю устроить меня в сапожную ученицей. Как я окончила школу и какой у нас был выпускной вечер, я смутно помню. Знаю, что это большой радости мне не доставило. В гимназии учиться я не могла и мечтать, надо было избрать ремесло. Пока я продолжала работать в редакции и набрала 4-х учеников с переэкзаменовками по родному языку и в первой половине дня с ними занималась, а во второй половине дня шла на работу до 10 часов вечера. Как-то раз я сидела на балконе и занималась с ученицей, был жаркий день. По лестнице поднимался интересный, высокого роста мужчина в поношенной солдатской одежде и вещевой сумкой. Он спросил: "Скажите, здесь живет Мария Мартыновна Чолахян?". Я смутилась, разволновалась и кричу: "Бабушка, бабушка, тут кто-то спрашивает мою маму!". Бабушка вышла и, как увидела его, подбежала, обняла и со слезами на глазах начала причитать: "Ой, какое счастье, жив, вернулся, - потом обратилась ко мне: - это же твой дядя Сережа, мамин брат". Он обнял меня и сказал: "Вот как выросла, совсем взрослая стала".
Зашел он к нам, стал расспрашивать. Бабушка со слезами рассказала ему, что уже более двух лет мы не знаем, что с нашими. Она с детьми уехала в Ростов выручать Аркадия и как в воду канула. О нашей жизни поведала ему. Оказывается, он попал в плен, все время как военнопленный находился в лагерях во Франции, там их заставили работать, потом их поменяли на своих пленных и отправили по морю, через Батуми. Он решил приехать к сестре в Тифлис, так как в Россию их не пустили. Моя трехлетняя сестра сторонилась его, но спустя пару дней привязалась к нему.
Дядя Сережа не был женат. В Ростове у него была только мать - моя бабушка Евросинья. Невеста его, сестра милосердия, потеряла с ним связь. До мобилизации в армию он работал грузчиком, а потом был рядовым солдатом, был стройным, красивым, высокого роста. Что-то недолго воевал, попал в плен. У него не было никакой специальности, но он был развит, окончил двухклассную школу и много читал, правда, все, что попадало под руку. У нас не с кем было советоваться, кроме дяди Вагана, бабушка попросила меня перед работой пойти к нему и сказать, чтобы он, когда сможет, вечером пришел к нам. Когда я пришла с работы, дядя Ваган уже сидел у нас, он разговаривал дружески. Решили, что дядя Сережа устроится на работу и будет жить у нас пока выяснится, что с нашими, где они. Начались поиски работы, да и с пропиской в домовую книгу были какие-то проблемы. Дядя продал шинель, какие-то мелочи вроде зажигалки, ручки, рубахи, ну что могло быть у военнопленного солдата? Как-то удалось попасть на выгрузку вагонов, но он пришел сердитым, очень мало заплатили. Проходили дни, недели, месяцы, ничего не получалось, даже при старании дядя Вагана и его друзей. В городе становилось тревожно, все чаще по ночам были проверки документов. Если раньше к нам не приходили, то теперь из-за дяди квартальный и к нам приводил проверяющих. Как-то дядю Сережу забрали, я и бабушка наплакались, но на другой день его выпустили. Наконец, дядя Сережа решил все, что находится дома, распродать, выхлопотать пропуск и добраться в Ростов. Он сказал бабушке: "Поедем в Ростов, там у меня много друзей, родичи тоже есть, найдем комнату, будем жить. Если найдем наших, ваша семья соберется, и я пристроюсь где-нибудь, мать разыщу. Конечно, идет гражданская война, все может быть, но сейчас там засели красные, нам, бездомным, будет легче пристроиться, большевики, насколько я понимаю, хороший народ, проживем. Сирот своей сестры я не оставлю, да и вас не обижу. Доберемся, устрою племянницу учиться кройке и шитью, пусть по маминым стопам идет, мало ли что не хочет, привыкнет, а сапожное дело - не женское".
Рассуждения дяди Вагана тоже на этом сошлись, у бабушки не было выхода, и пришлось согласиться. И дядя Сергей вместе с дядей Ваганом начали хлопотать о пропусках, продавать домашнюю утварь. Но бабушка ни за что не дала продать один палас, часть постели (шерстяные одеяла, матрацы из шерсти, подушки), необходимую для приготовления еды посуду. Она говорила, что в пустой комнате не проживешь, кушать будет не с чего, надо же жить, с нами дети. Мамину швейную машинку тоже решила оставить у дяди Вагана. Когда дороги откроются, пришлют, а если нет, хоть дочери будет память от матери.
Моя кроткая бабушка, когда надо, могла настоять на своем. С большим трудом, больше месяца, хлопотали пропуска. Была осень, по морю было страшно ехать, начались шторма. Поэтому пропуска хлопотали через Баку на Ростов. В пропускном бюро, в милиции, везде относились враждебно, ведь мы уезжали в Ростов-на-Дону, где утвердились большевики, красные.
Более месяца мы хлопотали через какие-то управления, учреждения, пропускное бюро, милицию и только упорство дяди Сережи и помощь дяди Вагана сыграли свою роль, и мы, наконец, стали собираться в дорогу, а то бабушка моя уже отчаялась: как это - все продали, сидим, деньги проедаем, а вдруг не удастся уехать! В день отъезда собрались соседи, дворничиха помогла укладываться, а бабушка ей отдала какие-то барахляные вещи, которые мы продать не смогли, она все брала с удовольствием и приговаривала, что все пригодится. На вокзал пришла жена дяди Вагана и дворничиха, почему-то дяде Вагану нельзя было прийти.
Вещей у нас оказалось целых 7 мест, из них 3 очень большие тюки (постель). Но дядя Ваган все это ловко втянул в товарный вагон и нас всунул. Наконец, поезд отошел. Бабушка что-то плакала тихо, что едем в неизвестность, дядя Сережа утешал, что все будет не хуже, а я была довольна - увижу новые места, возможно, найду родителей. Дядя Ваган много хорошего рассказывал о красных, а я верила ему и надеялась на лучшее. Поезд двигался медленно, мы были в хвосте. К пассажирскому поезду прицепили несколько товарных вагонов, в которых были втиснуты такие пассажиры, как мы, с дешевыми билетами. В дороге несколько раз проверяли документы, пропуска и очень грубо обращались. Подъезжали мы к станции Ахстафа. Это было тогда границей между меньшевистской Грузией и Азербайджаном, тогда уже красным. Недалеко от моста остановился поезд. Мост был разбит, как-то опущен с двух сторон к воде, а посередине стянут канатами. Надо было сначала спускаться, а потом подняться, чтобы выйти на другой берег, даже было как-то страшно смотреть. Стояло много пограничников, тех, кто переезжал границу, было не так уж много. Не знаю, на какой станции отцепили пассажирские вагоны и только товарные с людьми подвели к границе. Налетели пограничники, стали проверять документы, обыскивать вещи. Все узлы и тюки развязали, а у нас было только две корзины (тогда чемоданы мало кто имел), кошелки и тюки. Все растормошили, постель подробно щупали, заставили всех раздеваться, одежду проверяли, даже у маленькой сестренки, и все это с такой злостью, что было страшно. Вся эта процедура длилась долго. Много времени прошло, пока дядя все это обратно упаковал. Посадил он бабушку с тюками, а меня и сестренку с корзинами стал переносить через мост. Было страшно, да еще вечерело, у меня на спине был какой-то мешок, я держала сестру за руку, она боялась, хныкала, а дядя навьючил на себя корзины, целых 3 места, и мы шли с боязнью, пограничники посмеивались, что идем к голодранцам, вот все у нас отберут, не то, что они, "благородные", ничего не отобрали. Но и нечего у нас было отбирать: золота и ценностей никогда у нас не было, а барахло, тряпье наше - на что им нужно, чтобы отбирали. Как только мы поднялись на другой берег, нас встретили красные пограничники, сразу подхватили сестренку на руки, дядю разгрузили и в удобное место, недалеко от рельсов, повели, а когда узнали, что дядя бывший военнопленный, участник войны, начали называть его братом. Дядя пошел за бабушкой и остальными вещами. Он еще раз сам перетащил два тюка, потом пошел за остальными и бабушку привел, для нее был очень трудным спуск и подъем по доскам моста. Пока мы были одни, к нам подсели пограничники и расспрашивали, куда и зачем мы едем в такое беспокойное время. Я все рассказала, хотя тогда по-русски говорила не совсем хорошо, но они меня понимали и относились сочувственно, сестренку угощали сахаром.
Наконец, мы уселись недалеко от посадки на открытой поляне, дядя беседовал с солдатами, а мы на тюках уснули, благо, дождя не было. Только на следующий день к вечеру мы смогли усесться в вагоны и еще долго ждали, заснули, а наш поезд двинулся в Баку, где мы должны были получить новый пропуск, пройти карантин. Что-то около недели длилось мытарство, где-то под навесом устроились. Недалеко от вокзала получали в котелке дяди какой-то обед, на тюках спали, дядя все куда-то ходил, хлопотал. Ведь никаких документов, даже письма из Ростова у нас не было, чтобы доказать, что мы едем присоединиться с частью нашей семьи, должны были верить на слово. Дядя Сережа почти везде брал меня с собой, а бабушка с сестрой оставались сторожить вещи. Много было таких, как мы, на вокзале переполнено. Делали нам какие-то прививки, многих увозили в больницу, говорили, что тиф. Примерно дней через десять мы влезли в какие-то товарные вагоны, битком набитые, мужчины сидели, свесив ноги в двери, а детей старались втиснуть вглубь. Мне очень хотелось смотреть на проезжающие дороги, но не всегда удавалось. Проехав несколько часов, поезд остановился, путь оказался поврежден. Стали по вагонам спрашивать, нет ли знающих, чтобы помогли починить путь. Дядя не шел. Что-то долго стояли, только на следующий день поезд двинулся. Долго ехали, началась стрельба, поезд остановился, говорили разное: "белая банда напала", "какие-то мусаватисты организовали отряд и нападают на поезда, чтобы грабить" и др. Бабушка все молила Бога спасти нас. Я так и не поняла толком, что происходит, но опять притихло. Поезд медленно двинулся, а потом взял быстрый ход и сделал большой толчок. Видимо, дядя Сережа, сидевший у двери свесивши ноги, задремал и упал. Соседи начали кричать, что солдат упал вниз, а дядя кричал: "Эмма, в Дербенте слезайте, я вас догоню, ждите!"
Я и бабушка стали рыдать, соседи успокаивали, очевидцы уверяли, что с дядей ничего не случилось, он удачно поскользнулся на насыпь и поднялся, иначе бы не мог сообразить и кричать, давать нам указания. Ночью мы доехали в Дербент. Сидевшие рядом с дядей мужчины помогли нам выгрузиться. Бабушка велела мне первой слезть и принимать вещи, следить, а она до последнего куска пока не передала, не слезла. Вот мы в полном мраке у товарных складов вокзала. Бабушка плачет, сестра хнычет, что сон нарушен, а я не могу разобраться, что делать. Смотрю, подошел железнодорожник. Расспросил, я рассказала все, как было, куда и зачем едем. Он подозвал кого-то и велел нас поместить под навес у багажной, тот начал перетаскивать с трудом, бабушка следовала за ним, а мне велела остаться. Со страхом и слезами я ждала, куда повели бабушку, а может нехорошие люди в железнодорожной форме, но все обошлось благополучно. Бабушка дала парню деньги, он засмеялся и говорит, что у них эти деньги не ходят, чтобы она их выбросила, а ему ничего не надо, если есть, дайте ломтик хлеба. Бабушка дала ему краюху хлеба, благословила его, а он, смеясь, сказал: "На Бога надейся, а сам не плошай".
А потом предупредил, чтобы за вещами хорошо следили. Всю ночь ждали поездов. Как только со стороны Баку слышались гудки, бабушка будила и говорила: "иди крикни, может дядя придет". Я выходила близко к рельсам и кричала: "Дядя Сережа, мы тута!".
А дяди все не было. Люди утешали, что ведь дядя пешком должен добраться до первой станции, да еще нога, наверное, ушиблась, когда упал. Да и поездов мало шло, все больше товарные. Мне становилось все страшнее, а что если дядя вовсе не придет, если с ним что случится, может, он на ходу решит прыгнуть в поезд, разобьется или бандиты убьют.
Запасы еды кончались, бабушке на наши деньги ничего не давали. Она меня от себя никуда не пускала, напугали ее люди, что здесь ходят басурманы, унесут девчурку и не увидите. Как-то мы заснули на тюках, погода была сырая, холодная. Вдруг, слышу, нижний тюк кто-то вытаскивает. Я проснулась в испуге, вижу: здоровый верзила пригнулся и тянет. Я как-то не растерялась и запричитала: "Дяденька, у нас ничего хорошего нет. Поверьте, там постель, напрасно стараетесь, мы бедные люди, вот и кушать у нас нечего и деньги наши никто не берет, говорят, что не проходят, а мой дядя с товарного поезда свалился и все не дождемся его. Миленький, отойди от нас, прошу". Тот что-то проворчал, во тьме я его не заметила, но почувствовала, что отошел. Проснулась бабушка, спросила, с кем я разговариваю. Я ей тихо говорю, что какой-то добрый вор был и ушел. Бабушка говорит: "Добрых воров не бывает, это ты во сне видела, спи".
А я подумала, хорошо, что бабушка по-русски говорит, а то дядька услышал бы и рассердился. На следующий день подсел к нам какой-то мужик, начал расспрашивать кто мы и куда едем. Потом достал завернутый в газету хлеб, отломил добрую половину, дал бабушке, сказал: "Раздай ребятишкам, если раздобуду, то и завтра принесу". Бабушка растерялась, не знала что делать, как благодарить, а он: "Бери, бери, не надо ничего".
Он пошел, а я вдогонку кричу: "Спасибо, дяденька!". И почему-то мне показалось, что это был ночной вор. Но больше я его не увидела. Кажется, прошло два или больше дней, уже наступили сумерки, пришел поезд с пустыми цистернами или полными, не знаю, я опять вышла и кричу во всю мочь: "Дядя Сережа, мы тута". И вдруг слышу ответ: "Я сейчас найду Вас, не кричи".
От радости я побежала к бабушке и даже не могла ничего выговорить.
Свободное копирование
