Мечты о прошлом - 53

Раскопки Савицкий начинал обычно затемно, часов в пять утра, когда только брезжил рассвет. Просыпался первым и тихо уходил на раскопки. Когда я вставал немного погодя, он, стоя на коленях в земляной пыли, уже копал ножом твёрдую землю и руками, как крот отгребал её за себя. Я же лопатой набирал землю в очень неудобную и шатко-валкую железную тележку, отвозил в сторонку и там вываливал землю. Так мы работали в зное и в пыли весь день с коротким перерывом на обед. В один из таких дней, весь в пыли, с лицом в потёках грязи, в чёрном от пота платке на голове он вдруг сказал: «Хорошо бы сейчас бокал холодного шампанского! Холодного! Понимаешь?» и рассмеялся, увидев моё ошарашенное лицо, которое мечтало хотя бы о холодной воде.

Помню глупую шутку рабочих, которая очень огорчила Савицкого. Эти рабочие были уже не российские фанаты Хорезмской экспедиции, а местные почти «люмпены», «бомжи» , которых и можно было нанять на скудные деньги Савицкого. Один из них вылепил фаллос, высушил его, обжёг на костре и подложил под грунт, где копал Игорь Витальевич, который потом изумлённо и гордо ходил и показывал всем этот фаллос. По смеху этих придурков, понял в чем дело и надолго замолчал. Я пытался загладить «шутку» объяснениями, взывая к его русской интеллигентности, мол, эти рабочие редко видели возвышенное, над чем следует смеяться в радости, а потому находят радость в низком. Помогло или не помогло, но горечь отступила от него в работе.

Второй раз, кажется в 1979 г., мы остались вдвоём с Савицким у крепости Джампык после отъезда других сотрудников музея. Вдруг к вечеру приехал на грузовике заведующий археологическим отделом музея Юрий Манылов и сказал Савицкому, что наш микроавтобус, возвращаясь в Нукус с работниками музея, перевернулся, столкнувшись с какой-то машиной на шоссе. У Савицкого подкосились ноги и он сел на землю. Манылов успокоил Савицкого, сказав, что никто серьёзно не пострадал. Этим же днём мы вернулись в музей.

И, оказалось, что кстати. Ночью у него начались сильные боли в полости живота. После медицинского обследования обнаружилась непроходимость кишечника. Его срочно положили в больницу. Было принято решение об удалении прямой кишки. Операцию делали в Нукусе. В больнице он сказал: «Эдик, ты представляешь себе, что бы было, и если бы мы остались на раскопках, и если бы уехали с теми, кто перевернулся?!». Я поддакнул - «И то и другое было бы ужасно!».

Врачи сказали мне, что обычно после такой операции живут около 5 лет, не более. Я не поверил, что годы его сочтены, потому что был уверен в мощи его Духа для выздоровления. Сам он ситуацию воспринял трагически, но не из-за угрозы своей жизни, а потому что не завершил ещё свои дела и планы. В музее не было профессиональных искусствоведов, но были огромные долги за приобретённые картины. Тем не менее, в нем уже светилась некая успокоенность человека, имя которого не умрёт и который сделал великое дело. Он прекрасно понимал своё величие, выказывая порой политический ум и остроумие. Стоило только видеть его во главе стола с сотрудниками музея, когда он с лицом Вольтера, как патриарх, передавал работникам музея опыт и знания! Но с годами стал забывчив, придирчив и ворчлив.

В том 1979-ом году недалеко от наших раскопок руководила раскопками одного из поздних отрядов Хорезмской экспедиции Елена Евдокимовна Неразик. Нам было слышно, как вдалеке она раздавала выговоры милым и раскованным девушкам из Прибалтики, которые работали у неё в экспедиции. Выговоры были за то, что они приходили к столу в купальниках после купания в канале.

Неразик копала тот же самый дом, который в 1970-м или 1971-м году открыл и частично отрыл Савицкий. В 79 году, продолжая раскопки этого дома, мы дошли до глубокого слоя пепла и угля. Савицкий тут же привёз для консультации археолога М.С. Лапирова-Скобло. Тот показал это место Неразик и она заинтересовалась находкой. Впоследствии в этом же месте и вокруг него она вела обширные раскопки в течение нескольких лет. Рабочими у неё все эти годы были, в основном, москвичи, и отчасти, ленинградцы. Из года в год одни и те же фанатики Хорезмской экспедиции и её легенд. Среди них был ветеран Хорезмской экспедиции, Напалков. Когда я учился в восьмидесятых годах во Всесоюзном реставрационном центре, недалеко от Театра на Таганке, я созвонился с Напалковым и мы отметили встречу и воспоминания в фотоателье на бульваре Гоголя, около «мужика в пинжаке»  - памятника Гоголю. Напалков в ателье работал фотографом. Представляю себе – сколько у него фотоснимков тех экспедиций, которые можно использовать для архива экспедиции и её истории! (Если только он не отдыхал от своей профессии в экспедициях).

Когда Неразик и археологи пошли вглубь того пепелища, то обнаружили, что это была большая феодальная усадьба. Темой научной работы Неразик были средневековые феодальные замки на территории древнего Хорезма. Интересные находки она сделала. Жаль, что у нас с Савицким не хватило сил тогда для масштабных раскопок. В восьмидесятом году вышел очередной том Трудов Хорезмской экспедиции, полностью посвящённый замкам, в том числе той феодальной усадьбе. Неразик передала том этой книги через меня академику Сабиру Камалову и выразилась обо мне так, я, якобы, не оправдал надежд Савицкого и не продолжил его дела на посту директора, потому что не умею ладить с людьми и, тем более, руководить ими. (Ну, об этом и сам Савицкий мне неоднократно говорил). И Ирина Коровай тоже укоряла тем, что Савицкий видел во мне продолжателя своего дела - «А ты не оправдал его надежды». Но у меня были свои надежды и планы.

Археологи снисходительно считали, что, Савицкий как археолог, мол, не профессионал, т. к. не признает школу Массона и Пугаченковой. Несмотря на эту снисходительность Савицкий не стеснялся консультироваться с археологами, спрашивая, правильно ли он копает. Он мечтал найти сокровища древнего Хорезма, как Шлиман в Трое, но копал не шурфы, как Шлиман, а по поверхности, по плоскости. Потому что нам было трудно в шурфах отличить глинобитную стену от обычной глины.

И Квон считал, быть может, ревнуя Савицкого к археологии, что в раскопках Савицкого нет научной ценности. Но раскопки были для Савицкого насущной необходимостью, особенно, в последние годы его жизни, как возвращение в молодость. Его одолевала тоска от директорства. Продолжать коллекционирование он уже не мог, был не конкурентоспособен в сравнении с богатыми музеями и коллекционерами, которые вдруг воспылали интересом к искусству русского авангарда, который Савицкий собирал в свой Музей.

В раскопках он отвлекался от нудной работы чиновника, от всевозможных заседаний и собраний директоров и чиновников. И прикасаясь к древней земле Хорезма, поработав два дня, уставший телом, но отдохнувший душой, он возвращался в Нукус и опять тянул директорскую лямку до раннего утра следующей субботы. Его тяготили счета, бухгалтерия, просьбы к чиновникам выдать деньги на оплату уже приобретённых картин. Но деньги ему в начале 80-х годов уже прекратили выдавать и официально- законно, и неофициально-незаконно, как прежде. Возможно потому, что «номенклатура» и «партократы», чуя шаткость своего положения в «перестройку», предпочитали набивать золотом свои кубышки, а не заниматься меценатством.

Игоря Витальевича тяготили растущие долги перед владельцами не оплаченных, но приобретённых картин; «междусобойные» интриги растущего персонала музея; показы коллекции музея каким-нибудь «шишкам», которые раздражали его указаниями. Он говорил: «Они судят всё «по партийной линии» и приказывают снять те или иные картины с экспозиций. Даже в министерстве культуры! есть только 2-3 человека, которые понимают что такое живопись». И ему приходилось подчиняться и вывешивать то, что «рекомендовали».