Мечты о прошлом - 52

ЛЮБИМАЯ АРХЕОЛОГИЯ И НЕНАВИСТНОЕ ДИРЕКТОРСТВО

Когда я только ещё родился, Савицкий уже работал в 53 году художником в Хорезмской археолого-этнографической экспедиции С. П. Толстова. Милица Измаиловна Земская рассказывала об экспедиции и Савицком, а так же упоминала его в своей книге «Время в песках». В ней образы Савицкого и участников экспедиции, как мне кажется, искажены в пользу эстетствующей художественности, но в ущерб историчности. Она была в те первые годы экспедиции юной девушкой и возможно это оправдывает это стремление к эстетству.

Интересна предыстория той Хорезмской экспедиции. Как рассказывал папа (Емберген-ага), возможно, со слов своего приятеля Д. Насырова или со слов его жены (дочери С.П. Толстова): - в конце войны английские археологи обратились к С. П. Толстову, вернее через него, к Сталину с просьбой разрешить раскопки на территории Хорезма, где ещё до войны начал свою работу Толстов в первой своей Хорезмской экспедиции. Возможно, что на стремление английских археологов оказало влияние то, что в Британском музее хранится археологическая находка «Золото Амударьи», но не хорезмское. Английские археологи, как мне кажется, хотели найти такое же золото Амударьи, но в Хорезме. Им было отказано. Тогда они подчеркнули, что готовы финансировать экспедицию и намекнули на то, что в стране, мол, нет денег на роскошь и излишества вроде археологических экспедиций. Действительно, в стране был голод и разруха послевоенных лет. В пику ли англичанам или в надежде на ценные находки Сталин велел выдать огромные деньги на экспедицию, в которой, как говорил папа, были даже свои самолёты и впервые в мире были применены аэрофотосъёмки для археологических изысканий. Эти фотосъёмки обнаружили целую страну с множеством разрушенных крепостей и огромной ирригационной сетью между ними.

С этой экспедицией приехал художник Савицкий и брат Толстова, тоже художник. Савицкому было тогда тридцать пять лет. Он был в самом расцвете сил и таланта. Пред ним открывался древний Хорезм, пробуждаемый от векового сна могучими усилиями великого Толстова с когортой преданных ему учеников - Юрий Раппопорт, Лапиров- Скобло, Виноградова, Елена Неразик, этнографы Татьяна Жданко, Л. С. Толстая (дочь С. Толстого) и прочие «Птенцы гнезда Толстова», как называл их Савицкий.

Порядки в послевоенной экспедиции были вполне «военные», вплоть до наказаний за минутные опоздания на работу. Исключением из военных правил было одно - Толстов установил в экспедиции «сухой закон». За нарушение этого закона следовала «высшая мера» наказания - виновного навсегда исключали из состава экспедиции. А желающих работать в экспедиции было очень много среди столичных и питерских любителей путешествий, даже среди тех, кто не имел отношения к археологии.

В экспедиции Савицкий делал тушью и карандашом зарисовки результатов раскопок. Он, не имея навыков в зарисовках археологических находок, учился умению передавать в рисунке объёмные детали археологических памятников, передавать конструктивно их формы. И пришёл к этому мастерству. В томах Трудов Хорезмской экспедиции есть замечательные рисунки пером Савицкого. Лёгкое перо точно показывает объёмные формы раскопок и находок. 

Как-то на раскопках Савицкий поручил и мне зарисовать карандашом часть раскопанной комнаты с глиняной суфой из сырцовых кирпичей. Я начал рисовать как академическую постановку, с растушевкой теней. Рисунком Савицкий остался не доволен. Он сказал, что задача археологического рисунка отличается от фотографии, которая бездумно фиксирует объект и что в рисунке надо передать научно осмысленную конструкцию находки. Позднее, когда я рисовал в соответствии с его наставлениями интерьеры и экстерьеры зороастрийского святилища недалеко от Аяз-калы, Елена Неразик, приняла рисунки и даже заплатила большие по тем временам деньги - около ста рублей!

В первый раз, в 1976 г., Савицкий взял меня на раскопки феодального замка на равнине перед тройным городищем Аязкала. Это были раскопки не Хорезмской экспедиции, а уже экспедиции нашего музея, который вступил, как бы, в конкуренцию с поздними отрядами Хорезмской экспедицией.

Я тогда должен быть уехать в институт, но остался, потому что решил уйти из института. Нас было 6 человек. Савицкий (как обычно сварливый), Фаим (шофёр, похожий чем-то на Гогена) и художница Альвина Шпаде. До обеда я накидал много земли. Устал. Начал болтать с Альвиной об искусстве, о Ван Гоге, Курзине, Волкове, о её жизни, учёбе и т.д. Вспомнив сходство Фаима с Гогеном, заговорили о Гогене. Она говорила о Гогене как о «негодяе», «распутнике», «мошеннике». А ведь было не только это у гения. После него осталось высокое и признанное искусство, за которое ему пришлось за него заплатить страшную цену, смерть дочери. Но Альвина мне всё больше нравилась - за внешней грубостью она была очень добрая и беззащитная. Говоря о Савицком она называла его «Боженькой». Тут же появился «Боженька» и изверг на меня «громы и молнии» за безделье, но на следующий день за завтраком извинился. Мог бы и не извиняться, я тоже считал его кем-то вроде Бога.