Мечты о прошлом - 51

Той осенью и зимой 1983-1984 г. я жил сначала в гостинице «Колос», недалеко от ВДНХ. Но проживание в гостинице стоило дорого и меня, по просьбе Савицкого, пригласила гостевать в доме Фаворского художница Ирина Коровай, ученица художника Фаворского. Зиму я жил в квартире Голицыных, где кроме самого Иллариона Голицына, жила его дочь Катя и её молодой муж Григорий Потанин, потомок великого исследователя Азии - казака Потанина, который был другом Достоевского и Чокана Валиханова.

Ирина жила на третьем этаже в маленькой комнатке мансардного типа, которая служила ей и мастерской. В этой же комнатке живал Савицкий в прежние свои приезды в Москву, когда мы обходили художников в поисках работ для музея. Тогда, выбирая работы для Музея, Савицкий советовался со мной. Я думал, что он делает вид, что советуется, чтобы я так не робел перед корифеями, но потом понял, что он меня так натаскивал, как опытный охотник начинающего напарника.

Так было, например, когда мы тогда выбирали работы у престарелого Шугрина (любимый ученик великого графика и живописца Михаила Ксенофонтовича Соколова). Шугрин жил в новом московском квартале в очень тесной однокомнатной квартире, которая была забита стеллажами с его картинами и скульптурами. (Мне запомнился его телефон со световым сигналом – Шугрин был глуховат). Шугрин показывал каталоги своих выставок в Нью-Йорке, которые устраивали его ученики. Рассказывал о Соколове, своём учителе. Я его благоговейно слушал, пока Савицкий просматривал работы Шугрина.

Так было и когда мы выбирали работы у Алисы Порет. Она была уже в почтенном возрасте. Мне запомнились в квартире старинная кушетка и ученица, лет сорока, для которой Порет ставила натюрморты. Расположение предметов было весьма необычное, как бы «естественной непоставленности» в растянутом пространстве без классического центра композиции. (Позднее я пробовал писать такого же рода натюрморты.) Мы выбрали несколько работ Порет в музей, в том числе известные её работы, посвящённые Баху.

И Шугрин и Алиса Порет разрешили выбрать только определённое количество картин. Иначе Савицкий увёз бы все.

И вдова Роберта Фалька тоже предложила Савицкому выбрать только определённое количество работ Фалька. Он выбрал самые лучшие работы из почти всех периодов его творчества, начиная с учебных работ в Училище и вплоть до последних работ, через парижский и самаркандский периоды. Савицкий выбрал даже работы Валерия, сына Фалька, - ночные пейзажи улиц Парижа с фонарями Возможно, для того, чтобы в его творчестве видеть отражения творчества его отца. Валерий, когда был с отцом во Франции не захотел остаться там, вернулся в 1939 и погиб в войне 41-45 годов. Если не ошибаюсь, на той войне погибли и оба сына Владимира Андреевича Фаворского, Никита и Дмитрий. Первый - в московском ополчении в битве под Москвой осенью 41 года, второй был офицером-артиллеристом и погиб в 44 году.

У Киры Киселёвой, ученицы и правонаследницы Ульянова, Игорь Витальевич приобрёл много работ Ульянова - небольшие портреты его жены Глаголевой-Ульяновой. Портреты очень точно передают душу их героев, как и в портретных работах его учителя, Серова. Приобрёл Савицкий и множество деревенских дореволюционных пейзажей работ самой Глаголевой-Ульяновой. Манера этих пейзажей напоминала манеру живописи Ульянова - густая пастозная живопись на картоне, бумаге или небольших холстах.

Савицкий договорился с Кирой и о приобретении в свой Музей огромного холста Ульянова - изображение шествия пожарников с золотыми трубами в дореволюционной России. Этот холст мог стать одной из жемчужин Музея, вокруг которой была бы представлена вся живопись и графика Ульянова. Но Кира передумала и продала «пожарников» в ленинградский Русский Музей. Я так думаю потому, что там предложили больше денег, чем мог Игорь Витальевич, либо Нукус показался Кире слишком глухой «дырой» для этой картины в сравнении с Русским музеем. Савицкий огорчился настолько, что послал меня к Киселёвой, в квартиру, где когда-то жил Ульянов, чтобы я забрал работы и вещи Савицкого, что было символом разрыва отношений с Кирой.

В комнате Ульянова на мольберте был установлен знаменитый его рисунок - сидящий за столом юный кудрявый бог, Пушкин. Кира провела меня в очень узкую комнату через высокий и похожий на длинный пенал коридор, с оконцем в конце. Я собрал работы Савицкого, а Кира сказала: «Прошу забрать и эти рамы, они тоже принадлежат Игорю» и указала на несколько добротных дореволюционных рам, к которым прикасалась рука Ульянова, а, возможно, и самого Валентина Серова. Рамы и теперь у меня. Я их храню, как хранят в музеях подлинный сюртук Пётра Великого, трость и перстень Пушкина.

Савицкий остался в больнице, а я должен быть ехать в Нукус, везти в туда связки русских икон. Они были, видимо, последним прижизненным приобретением Савицкого. Иконы были переданы в музей по распоряжению Маргариты Трусковой, заведующей отделением музеев в Министерстве культуры СССР или РСФСР. Думаю, она была одним из наиболее деятельных покровителей Савицкого и его другом. Её помощь в становлении нукусского Музея была бесценна.

К ней и в реставрационное Училище памяти 1905 года я носился с бумагами, которые были необходимы для передачи этих икон в Нукус. В училище 1905 года я получил у завуча, Владимира Ильича (фамилию не помню) большое количество отреставрированных икон XVIII-XIX веков, упаковал их в клеёнку, купленную в хозяйственном магазине на Таганке, перевёз сначала в дом Фаворского, а оттуда на грузовом такси на Казанский вокзал. Там с помощью носильщика, как обычно было тогда - татарина, втиснул все эти сокровища в одно купе. Купил все четыре места, несмотря на то, что в кассе мне сказали, что билетов нет. После чего Савицкий написал начальнику Казанского вокзала записку таким слогом времён гражданской войны, что начальник вокзала опешил и посодействовал.

Уже тогда в России начался бум интереса частных коллекционеров икон и, скорее всего, М. Трускова решила передать их Савицкому, будучи уверенной, что он сможет их сберечь в Музее как святыни Русского религиозного искусства. С ними и другими картинами я и уехал в Нукус. После моего приезда в Нукус Савицкий звонил из Москвы и ругал нас за то, что мы ему, якобы, не сказали об отказе министра культуры Каракалпакии оплатить иконы. Отругал Валю Сычёву и меня: «Эдик ничего не говорил мне об оплате». «Выкручивался» как мог, Старик, когда не хотел возвращать приобретение, но не мог и оплатить.