И таки сразу после свадьбы Мойше ускользнул из дому и уехал в Кобрин к ребе. Мойше понимал, какая война ему предстоит с отцом, он его хорошо знал. Он также знал, что разрушает семью тестя, гаонов из мигнагидов, что он буквально наносит удар своему праведнику-тестю, желавшему, чтобы зять его стал раввином, что абсолютно невозможно для хасида.
Он, однако, ни на что не смотрел и делал по-своему. Он не был похож на отца, скорее был его противоположностью – идеальным ребёнком, тихим и очень благочестивым. Но даже и зная, что причиняет близким большое горе своей приверженностью хасидизму, он на это не посмотрел. Так его влекло сердце, и он должен был ему следовать.
Нечего говорить, какой это был удар для Арон-Лейзера. Тут ему сын смешал все его планы. Он так добивался, чтобы получить сватом гаона, а сыном – раввина: что может быть лучше? И вот – на тебе!
Он и представить себе не мог, что с его сыном такое случится. Для него это было ужасной неожиданностью. Реб Ореле-меламед знал, что как только Мойше уедет к ребе, Арон-Лейзер разорвёт его на части, и тут же удрал. О побеге его Арон-Лейзер не знал, он послал за ним двух десятских, но услышав о побеге, послал к асессору, прося шестерых десятских, которым что он скажет, то те бы и сделали. Асессор такого делать был не должен, но учитывая хорошие отношения деда с исправником, просьбу выполнил.
Арон-Лейзер послал десятских сорвать крышу с дома реб Ореле, купленного вскоре по приезде в Каменец. Но брат Арон-Лейзера Мордхе-Лейб этого не допустил: так евреи не поступают. Ясно, что опоздай Мордхе-Лейб на час, дом Ореле уже был бы разрушен.
После этого Арон-Лейзер послал курьера, одного из видных хозяев, в Кобрин, сказать ребе, что если тот хочет сидеть в Кобрине спокойно и вести там своё учительство, чтоб сию минуту прислал сына и поклялся его больше к себе не заманивать.
Но ребе, бедняга, ничем не мог в этом помочь. Юный четырнадцатилетний Мойше стал пламенным хасидом и заявил:
«Ребе, душа моя связана с твоей, я тебя не покину до смерти».
Курьеру ничего не оставалось, как передать Мойше от имени отца, что если он тут же не вернётся домой и не поклянётся, что не будет хасидом, то нога его больше не переступит отцовского порога.
Прожив несколько недель у ребе, Мойше стал ещё более рьяным хасидом. Он знал, что не может вернуться домой и стал писать отцовскому свату, реб Зелигу Андаркесу[1], спрашивая, не может ли он, Мойше, к ним приехать и не возьмётся ли тот его защитить от отцовского гнева. Зелиг написал, что берёт на себя эту миссию – он может приехать к нему в Каменец. Мойше прожил несколько месяцев у Зелига и у кобринского ребе. Тесть его, р. Лейзер из Гродно, при этом ничего не знал: его не хотели огорчать.
Тем временем Сара, жена Мойше, родила мальчика, и об этом сообщили р. Лейзеру. Он приехал на обрезание и остановился у брата-раввина. Там он узнал всю историю, что стоило ему много здоровья. Надо же – какая неудача с дочерью: сват сборщик, а зять хасид, что хуже всего на свете. И ясно, как день, что раз кто-то хасид, то его дети, внуки и т.д. тоже будут хасиды. И так поколения уйдут к хасидам. Он решил, что если дочь этого захочет, развести её, и отправился к Арон-Лейзеру, чтобы с ней повидаться. Тот его принял с большим почётом. Гродненский раввин попытался поговорить с дочерью и выяснить её мнение, но тут же понял, что дочь Сара страшно любит своего мужа. Она сожалеет, что он пребывает в чужом месте и что тесть его не пускает на порог и не пустил даже сейчас, на обрезание сына.
Тут р. Лейзер ясно увидел, что всё пропало, и считая, что это – Божья кара, а что Бог делает, так тому и быть – и он, большой миснагид, взялся примирить своего свата с сыном. И после больших трудов ему удалось убедить того просить сына.
И тогда раввин с р.Лейзером пришли вместе с Мойше к Арон-Лейзеру. Мойше бросился к тому как бывало, с плачем, прося остаться для него отцом. Что касается хасидизма, то ничего не поделаешь: это такая вещь, от которой не избавиться даже ценой смерти. Отец себя дал уговорить, и настал мир.
Понятно, что обрезание Арон-Лейзер устроил с исключительной щедростью, по-царски, но когда дошло до того, чтобы дать мальчику имя, то р. Лейзер захотел, чтобы его назвали по имени его отца, р. Ехезкеля, зятя Виленского гаона, а Арон-Лейзер хотел, чтобы ему дали имя его отца, помесячного старосты, реб Вельвеля. Под конец сошлись на двойном имени – Ехезкель-Зэев. Мальчик, из-за которого шла борьба, был я, а мой отец был меня старше на четырнадцать с половиной лет.
Дед снова полюбил отца, а отец открыто и свободно предался своему хасидизму. Каждый день, даже зимой, он ходил, спускаясь по восьми ступенькам, покрытым толстым слоем льда, в микву, с шершавыми, в больших дырах, стенами. И даже съездил к ребе в Кобрин, прося его специально поехать к отцу в Каменец, чтобы тот позволил реб Ореле вернуться в город и учить там детей. Реб Мойшеле, ребе, так и сделал: отправился в Каменец и приехал прямо к Арон-Лейзеру и его сыну. Ребе учтиво приняли и даже приняли его просьбу. Кобринский ребе, реб Мойшеле, играл очень большую роль среди хасидских цадиков. Написали реб Ореле, что он может вернуться, и тот не заставил себя долго просить. Приехал и снова стал учить хозяйских детей, из которых медленно, но верно «сделал» двенадцать хасидов, среди них – Ехезкеля – очень способного, выдающегося сына каменецкого раввина, выдающегося, прямо таки мудрую голову.
Новоиспечённые молодые хасиды сняли тогда для молитвы отдельный штибль[2]. Отец мой постарался у своего отца, чтобы тот позволил хасидам молиться в отдельном штибле. Он уже кончил учить Гемару, больше занялся Зогаром и мидрашем и постигал хасидизм с помощью погружений в микву и песнопений. Так он проводил дни и ночи, а о том, чтобы стать раввином, уже не было речи.
Дед хотел, чтобы он начал ездить с ним к помещикам. Но сын не хотел разговаривать с помещиками, тем более, с помещицами. Деду пришлось подыскать ему какое-нибудь небольшое дело.
Дед тем временем женил второго сына, Йоселе. Тут уж он выбрал себе сватом аристократа из Белостока. Прозвали его реб Шимон Дейч, поскольку он уже тогда вёл жизнь аристократа. Он имел красивых дочерей. Старшая его дочь Йохевед была знаменитой красавицей, и в то время, как первая невестка моего деда, дочь раввина, которую он не любил, совсем не была красивой, ему посоветовали посвататься к семье совсем другого рода, где носят на руках бриллианты и нитку хорошего жемчуга на шее.
Йосл тоже стал хасидом, для обоих должны были найти какое-то дело, и дед замыслил на этот счёт обширный план.
Свободное копирование
