Мои воспоминания - 5

Каменец принадлежал помещику по имени Осеревский. Он был старым холостяком и бывшим польским полковником со времён ещё до первого восстания. Крепостных у него было до пяти тысяч. Вокруг Каменца было у него очень много владений, в том числе и сам город. Ещё он имел пятнадцать миллионов злотых.

Говорили, что всё своё состояние он собрал игрой в карты. Наверное, это правда, т.к. картёжник он был великий и на редкость удачливый. Он постоянно сидел в Варшаве и играл с богатейшими помещиками. Говорили также, что он занимался колдовством и свои деньги выиграл с помощью колдовства.

Раз в год он наезжал в своё живописное имение Пруска, находящееся в восьми вёрстах от Каменца.

Был помещик, кажется, его звали Моциевский, и как-то он, играя с Осеревским, в одну ночь полностью проигрался. Игра была не на жизнь, а на смерть. Сначала он проиграл Осеревскому тридцать тысяч рублей наличными. Потом начал ставить на кон кареты с лошадьми, большое поместье с шестьюстами крепостных. И всё это он проиграл, о чём и подписал бумагу своим полным именем и фамилией.

Хотя бумага эта не имела никакой цены, поскольку недоставало подписи нотариуса, но Осеревский был в хороших отношениях с варшавским наместником, также и виленский генерал-губернатор был его большим другом, поэтому в бумагах он был уверен. И в этом случае все подписанные помещиком бумаги имели железную силу. Однако дело на этом не закончилось. После того, как Моциевский с большим треском всё проиграл и не имел больше ничего, чтобы поставить на кон, он поставил на кон свою жену на сумму в двадцать пять тысяч рублей, и проиграл её тоже. Тогда он спросил Осеревского:

Если я застрелюсь, ты придёшь на мои похороны?

Как типичный польский помещик, Осеревский ответил со смесью жалости и дикой жестокости:

«Мне тебя жаль. Предлагаю сделку: ты меня поцелуешь в …, и за этот пустяк я тебе всё верну».

Моциевский согласился. Но Осеревский предупредил:

«Сделать ты это должен на глазах у всех помещиков, а также и на глазах жены. Ты её продал без её ведома, поэтому ей следует присутствовать..

Условие Моциевскому не понравилось.

«Я лучше застрелюсь», - сказал он.

«А я тебе этого не позволю», - пригрозил Осеревский и тут же распорядился отвести его в отдельную комнату и запереть. Двое слуг должны были при нём находиться и его стеречь.

Назавтра Осеревский созвал всех помещиков и устроил бал, на который привели проигравшегося помещика, и где присутствовала также его жена. За столом Осеревский рассказал о своём необычном выигрыше и добавил, что выигрыш ему не нужен. Он только хочет, чтобы тот поцеловал его в такое место, о котором некрасиво упоминать, а если не его, так пусть - старого крестьянина.

Понятно, что диким помещикам история понравилась. Привели старого крестьянина, и проигравшемуся помещику пришлось, бедняге, трижды поцеловать… Его жену в этот момент всё-таки вывели из комнаты, чтобы она не видела ужасной сцены с поцелуями. После экзекуции Осеревский вернул ему деньги со всеми бумагами.

Но домой жена уже не захотела ехать вместе с мужем. Он поехал один и наутро застрелился.

Видно, поцеловать Осеревского он ещё был в состоянии, но поцеловать крепостного – этого он уже не мог перенести.

На похоронах не было ни Осеревского, ни жены застрелившегося. Они оба вскоре уехали в Варшаву. От позора она больше ни разу не приезжала в Каменец, хотя имела там отца с матерью - больших помещиков, и всю семью.

В пятнадцати поместьях вокруг Каменца у Осеревского было пятнадцать специальных комиссаров, которые вели себя там, как полные хозяева. Были также эконом и войт – волостной старшина. Войт исполнял наказания, которые комиссар или эконом налагали. Наказанием была порка. Войт был исполнителем, и не смел делать никаких уступок, то есть, давать меньше. Но если давал больше – это никому не мешало, да и жаловаться никто не смел – за малейшую жалобу полагались новые розги. Главный комиссар над всеми владеньями жил посреди города, на горе, в большом дворце.

В Каменеце ежегодно каждый платил помещику налог за площадь, занимаемую его домом, никто также не смел купить ни пива, ни водки, кроме как у помещика. К этому существовали ещё разные налоги: на соль, на кожу – одним словом, всё, что нужно человеку для жизни, облагалось налогом. И умный Осеревский так много тянул по контракту с жителей, что в этом смысле Каменец был наверно единственным в своём роде городом.

Впрочем, он часто совсем забывал брать налог из-за своего страшного богатства. Ну, что для него составляют городские деньги евреев, когда он весь набит золотом?

По всем трём сторонам города (а с одной стороны текла река) стояли барьеры, где в воскресенье, а также по ярмарочным дням брали по пять копеек с каждой приезжающей лошади. Между Каменцем и Заставьем была также большая плотина с тремя мостами и тремя водяными мельницами. Это тоже принадлежало помещику, который это всё сдал моему деду, Арон-Лейзеру Котику. Это называлось «аренда», и дед с братьями и со всеми детьми с этого жили.

Осеревский в старости перестал приезжать в Каменец, где ему не с кем было проводить время. Обычно он сидел в Варшаве. Всё же раз в три года он туда на месяц являлся. Прожил он восемьдесят пять лет и всю жизнь был холостяком, и приезжая в Каменец, вёз в отдельной большой карете свою посуду. Четвёрка лошадей еле тащила карету с посудой, а при большой грязи приходилось запрягать шестерых лошадей.