Литературные чтения, спектакли литераторов и публичные лекции - 1

XV. Литературные чтения, спектакли литераторов и публичные лекции

 Теперь литературные чтения, отчасти и публичные лекции -- просто один из самых обычных способов сбора денег для разных благотворительных целей, преимущественно в пользу учащейся молодежи и разных просветительных целей. Но, понятно, вначале они имели более широкое общественное значение. На них публика не только знакомилась с ее любимыми писателями, да еще читающими свои собственные произведения, но и приобретала вкус и наклонность к более утонченным наслаждениям. Не надо забывать, что перед тем даже в интеллигентных кругах карты, еда с выпивкой и самые заурядные сплетни были довольно обычными явлениями.

 Кажется, в тот год, когда я приехал в Петербург, то есть в 1858 г., товарищество "Общественная польза" [Учредители: Водов, Похитонов и Струговщиков. (Прим. Л. Ф. Пантелеева)], незадолго перед тем открывшее свою деятельность, впервые организовало целый ряд публичных лекций (в единственной тогда зале Пассажа) по естественным и прикладным наукам; в числе лекторов были проф. Ходнев, Ценковский и др. Но литературные чтения начались только с открытия Литературного фонда (1859 г.). Они тоже сначала происходили в зале Пассажа; попасть на первые чтения было очень трудно, так как зала Пассажа была невелика, а желающих послушать было видимо-невидимо; и я только благодаря протекции Кавелина, который состоял членом комитета Фонда, доставал себе билеты.

 На первых чтениях участвовали все корифеи тогдашней литературы: Тургенев, Гончаров, Писемский, Достоевский, Островский, Некрасов, Шевченко, Майков, Полонский. Эти чтения были интересны для публики не только тем, что она могла видеть своих любимцев, но и потому, что большая часть тогдашних литераторов были отличные чтецы, чем далеко не может похвастаться настоящее время, несмотря на существование разных декламационных школ и кружков выразительного чтения. Тут дело не в оскудении талантов, а самая простая причина. Теперь что читают в частных кружках? Изредка вещь еще не напечатанную, но которая имеет появиться, чаще же всего то, что по каким-нибудь причинам не может доходить до публики. Тут о каких-нибудь требованиях от чтеца и речи быть не может. В 40-х гг. (как то, между прочим, свидетельствует Достоевский) соберется, бывало, несколько человек, и если не усядутся за карты, то и примутся за чтение какого-нибудь классического произведения. Бедность тогдашней общественной жизни достаточно объясняет это расположение перечитывать в кружках вещи, уже давно каждому известные, но все же способные доставлять большое художественное наслаждение. Отсюда в чтецах вырабатывалось не столько желание произвести сильный эффект, сколько стремление точнее и проще передать всю внутреннюю красоту и правду.

 Это и было видно в чтецах, выступивших на первых литературных вечерах. Честь открыть первое чтение выпала на И. С. Тургенева; в течение нескольких минут не умолкали рукоплескания; Тургенев, хотя и с заметной проседью, но еще во всей красе сорокалетнего возраста, только успевал раскланиваться; наконец установилась тишина. На этот прием Тургенев ответил так: "Как ни глубоко тронут я знаками выказанного мне сочувствия, но не могу всецело принять его на свой счет, а скорее вижу в нем выражения сочувствия к нашей литературе".

 Новые рукоплескания, и только когда Тургенев дал понять, что хочет приступить к чтению, мало-помалу публика затихла.

 Голос у И. С. был негромкий, не особенно приятный, но такова была простота и вдумчивость его чтения, что Хорь и Калиныч [На первом литературном вечере, 10 января 1860 г., И. С. читал "Гамлета и Дон-Кихота". Хотя эта статья и была напечатана в "Современнике", однако она лишь завершила тот разлад, который еще ранее начинал сказываться между Тургеневым и левым крылом "Современника"; последнее заподозрило, что И. С. именно его имел в виду, говоря о Гамлетах. Кстати, считаю не лишним исправить ошибку М. А. Антоновича (в его воспоминаниях о Добролюбове). Тургенев в разговоре с Чернышевским выразился: "Вы змея, а Добролюбов -- очковая". М. А. Антонович передает их как раз наоборот. "Хорь и Калиныч" были прочитаны И. С. 16 марта 1860 г. в университетской зале на вечере в пользу кассы студентов университета. (Прим. Л. Ф. Пантелеева)] стояли перед слушателями как живые; в каждом слове чувствовались все переливы их души, оттенялась контрастность двух типов. Нечего и говорить, что когда Тургенев кончил, то рукоплесканиям и вызовам не было конца; почти вся публика встала, дамы махали платками, мужчины не жалели своих рук.

 Первоклассный чтец был Островский; никогда на меня "Свои люди -- сочтемся" не производили такого впечатления, как в чтении Островского. Он прочел всю драму, сделав лишь очень незначительные купюры; всем слушателям драма была известна, но таково было мастерство чтения, что все прослушали ее, не только не испытав утомления, но с поразительным увлечением. Я точно сию минуту слышу Островского: "Олимпиада Самсоновна, позвольте ручку поцеловать". -- "Вы дурак необразованный".

 Своего рода был великий мастер-чтец Писемский. Раз он читал совершенно незначительную вещь -- из "Гаванских чиновников" давно забытого Генслера. Не только все разговоры Писемский передавал так, что слушатель совсем забывал чтеца, а, казалось, слышал самих обитателей Гавани, но даже когда он рисовал картину, например корову, стоящую перед лужей и задумавшуюся, что ей делать, или кофейницу, неустанно работающую, -- иллюзия доводилась до необычайного совершенства.

 И. А. Гончаров на одном из вечеров познакомил публику с главой из будущего "Обрыва" -- Софья Николаевна Беловодова (этот отрывок был озаглавлен "Эпизоды из жизни Райского"), Тогда Гончаров был в зените своей славы; за год перед тем вышел "Обломов", и все нетерпеливо ждали нового произведения. Он также читал хорошо, но у него была своя манера: читал как опытный докладчик, обдуманно, выразительно, но без внутреннего увлечения.