В 1862 г. Головнин, желая поднять научный уровень наших университетов и имея в виду предстоящее открытие двух новых университетов -- в Одессе и Вильно (в 1862 г. я лично слышал от И. Д. Делянова, что состоялось решение правительства об открытии университета в Вильно), отправил, кажется, сто молодых людей за границу. Не полагаясь на одни университеты, он обратился даже к редакциям крупных журналов, предоставив каждой из них указать двух молодых людей, достойных заграничной командировки. Командированным назначалось тысяча пятьсот рублей в год, что по тогдашнему курсу составляло около пяти тысяч пятисот франков; срок командировки был двухлетний. Кажется, пять человек из кружка (Васильевский, Модестов, Новоселов, Фортунатов и Люперсольский?) были отправлены за границу. Напечатанные в "Журнале министерства народного просвещения" [Редактором был Рехневский. (Прим. Л. Ф. Пантелеева)]первые отчеты В. И. Модестова и А. Г. Новоселова, в которых они весьма нелестно отзывались о лекциях некоторых немецких светил в области классической филологии, вызвали бурю негодования со стороны Каткова, уже тогда открывшего энергическую кампанию против Головнина. Одно время можно было думать, что В. И. Модестов и А. Г. Новоселов будут отозваны; однако Головнин этого не сделал[Вот что, должно быть в начале 1862 г., рассказывал Кавелин: "Видел Каткова, он приезжал сюда, чтобы выхлопотать у Головнина субсидию". -- "Да ведь "Русский вестник" хорошо расходится". -- "Так, но у них уж очень большие расходы. Головнин, однако, отказал, так как ранее обещал субсидию Краевскому, который будет издавать свою газету ("Голос")". У меня даже сохранилась в памяти цифра -- пятнадцать тысяч рублей было назначено Краевскому. (Прим. Л. Ф. Пантелеева)].
К осени 1864 г. все посланные вернулись из-за границы. Там у бывших членов кружка не только остыл политический пыл (да и время в России было очень глухое), но изменились существенно и другие взгляды. Помню, как-то сошлись у меня Васильевский и Хорошевский; возник о чем-то спор, и Хорошевский поставил вопрос:
-- Как вы думаете, Василий Григорьевич, сама ли по себе существует наука, или она прежде всего должна служить обществу?
-- А я думаю, -- ответил В. Г., -- что наука должна существовать сама по себе.
Вернувшись окончательно в Петербург в половине 80-х гг., я по некотором времени стал встречаться с В. Г. на вечерах у Л. Н. Майкова [Л. Н., как-то разговорившись со мной об Академии, выразился: "Самым слабым местом в теперешней Академии то, что секретарем ее Дубровин, человек не только без всякого научного образования, но даже просто малограмотный. А ведь секретарь-то у нас пожизненно". Дубровин был протеже Д. А. Толстого. Раз на своем четверговом журфиксе Л. Н. рассказывал, как Пушкин, будучи лицеистом, в потемках увлек в свои объятия старую фрейлину Волконскую, полагая, что имеет дело с молоденькой горничной. Едва он кончил свой рассказ, как присутствовавший Барсуков, красный как рак, вскочил со стула и выпалил: "Вот какой негодяй! Во всю жизнь ничего подобного не было с Погодиным!" Общий хохот был ответом на эти слова. Л. Н., видимо, был под сильным влиянием А. П.; после смерти А. Н. он стал проявлять заметную отзывчивость в либеральном направлении. {Прим. Л. Ф. Пантелеева)], и наши старые отношения возобновились, мы бывали друг у друга. Иногда вспоминали прошлое; хотя его взгляды существенно изменились, но он относился к своим юношеским увлечениям без малейшего озлобления. Прошлое отлично сохранялось в его памяти до самых незначительных мелочей; ничего он не замалчивал, не старался представить в другом виде или по крайней мере значительно смягчить. Поворотным пунктом в своих общественных взглядах он считал встречу за границей с Кавелиным и рассказ К. Д. о разговоре с Зибелем по поводу польских дел. Как известно, Зибель принадлежал к оппозиции и вместе с ней решительно нападал на Бисмарка за его поддержку России в подавлении восстания. Зибель говорил Кавелину: "Может ли быть глупее политика, чем та, которую проводит Бисмарк; наш прямой интерес заключается в том, чтобы познанские поляки оказывали самую деятельную поддержку восстанию, и чем дольше, тем лучше; они бы тогда совсем разорились, и мы, немцы, за бесценок скупили бы их поместья". На современную жизнь В. Г. смотрел глазами пессимиста, особенно когда речь заходила о нашем просвещении. Будучи убежденным классиком, он с грустью говорил, что классическая система вследствие ложной постановки ее у нас решительно ничего не дала. Из всех своих учеников он всегда с особенной теплотой говорил об И. М. Гревсе.
В. Г. Васильевский до конца сохранил привычки студенческого sans facon [без церемоний]. Вспоминаю один забавный случай на журфиксе у Л. Н. Майкова. Раз входит какой-то незнакомый мне господин; то оказался Самоквасов, специалист по доисторической археологии, приехавший из Москвы. Может быть, минут пять-десять с ним занялся Майков, а затем гость был предоставлен самому себе. Сидел Самоквасов подле меня; вот по времени я и спрашиваю его: "Вы, кажется, долго жили в Польше; что, представляет она большой интерес для доисторической археологии?" -- "Нет", -- и затем он оживленно и красно стал развивать мне последовательность каких-то археологических периодов, которые, однако, все миновали Польшу. Я внимательно слушал. Против меня сидел Васильевский и, казалось, совсем не интересовался словами Самоквасова; вдруг В. Г. выпалил: "Ах, какие ереси вы рассказываете; впрочем, мы с вами довольно об этом спорили и на словах, и печатно; а теперь я это замечаю для того, чтобы Лонгин Федорович не всему поверил, что вы говорите..." Все разговоры моментально стихли, Самоквасов, конечно, вскипел, начался спор. "Иордан говорит, что они (какой-то славянский народ) ушли за Карпаты". -- "Ничего подобного Иордан не говорит, у него стоит: "ушли за горы", а какие -- кто их знает", -- отвечает В. Г., и т. д. в этом роде [Назначение Самоквасова директором Московского архива было встречено в ближайшем кружке Л. Н. Майкова неодобрительно. "На этом месте должен был быть Ключевский", -- говорил Л. Н. А Васильевский в свое время был крайне огорчен, что вместо Чупрова в академики был выбран Янжул. (Прим. Л. Ф. Пантелеева)].
Как-то раз я обратился к нему с просьбой указать какую-нибудь историю Византии для перевода на русский язык. "Да нет подходящих, -- отвечал В. Г. -- И что интересного в истории Византии? Вон Федор Иванович (проф. Успенский) еще находит в ней какую-то жизнь и развитие, а по-моему, эта история -- не что иное, как медленное гниение большого трупа. Нам, кабинетным крысам, есть над чем в ней копаться, а другим -- не знаю, что может быть в ней интересного".
И это говорил человек, которого В. И. Модестов называет основателем школы византинистов в России, Позволительно спросить, для кого же она существует?
Свободное копирование
