1968 год был выпускным для Томы и для всего нашего курса, стал он последним и для меня на факультете журналистики.
Сперва все казалось очень благополучным. Тома перевела книгу Гертруды Стайн о Пикассо, и я ее предложил журналу «Иностранная литература». Ни одной книги Стайн по-русски тогда не было, да и английских было лишь две-три в советских библиотеках.
Тома решила писать диплом о Гертруде Стайн, и Нина Николаевна Берберова из Принстона ей любезно прислала все основные книги, отсутствовавшие в СССР. Декан — Ясен Николаевич Засурский — сам вызвался руководить ее дипломом, чего ни разу не было ни с одним другим студентом. Казалось бы, все идет хорошо. Я понемногу сдал все экзамены за зимнюю сессию, чтобы быть допущенным к летней. Сдал в течение весны, когда мне было удобно, то есть не со всей группой, но на заочном отделении это вполне разрешалось. Отметки ставились в зачетную книжку и в отрывные листки, выданные для сдачи экзаменов в учебной части. У меня, правда, после сдачи экзаменов вдруг пропала зачетка. Большого внимания на это я не обратил: пропала — выдадут новую.
Мы довольно безмятежно жили рядом с Поповыми на даче в Троице-Лыково, с весны был закуплен большой запас крупы и утром я набирал в лесу небольшую сумку грибов — в основном свинушек. Тома из них варила суп, а на второе — жарили грибы в сметане, которой нас ссужала хозяйка.
Кажется, мы уже вернулись из летней поездки в Ленинград с Поповыми, когда Тома, зайдя на факультет, вдруг обнаружила висящий приказ о моем отчислении «за академическую неуспеваемость». На следующий же день я помчался в университет. В учебной части те же девицы, которые выписывали мне отрывные листки для сдачи экзаменов и принимали их у меня с оценками и подписями преподавателей ничуть не стесняясь заявили, что никаких отрывных листков я им не сдавал, а соответственно и не сдал шести экзаменов.
— А где ваша зачетная книжка?
И тут я понял, что пропала она у меня не случайно. И я впервые проявил некоторое упорство. Не то, чтобы факультет журналистики был мне особенно дорог, но меня возмущала наглая сфабрикованность происходящего, да и к тому же отсутствие диплома лишало меня надежды на какую-либо постоянную штатную работу. Наглость девиц в учебной части была особенно противна еще и потому, что они меня прекрасно помнили: за годы моего пребывания на заочном отделении во время работы в журнале «Юность», да и позднее, они регулярно у меня выпрашивали очень ценимые тогда билеты на выступления Булата Окуджавы и Евтушенко — то в Дом литераторов, то в Политехнический музей, куда я сам не ходил.
Крашеные блондинки смотрели мне в глаза, улыбаясь, ни тени стыда на их лицах не было. Декан Засурский был мрачнее, но повторил, что никаких оснований утверждать, что я сдал экзамены у меня нет. Но факультет наш был совсем маленький, и все преподаватели меня тоже хорошо помнили. За неделю я обошел всех шестерых и каждый, проявив большое достоинство и даже смелость, поскольку хорошо понимал в чем дело, написал мне справочку о том, что такого-то числа мной был сдан экзамен и получена такая-то оценка. К тому же одним из этих преподавателей (по литературному редактированию) была в это время секретарь парторганизации факультета Абрамович, которая была очень жестким специалистом, и я ей трижды пересдавал экзамен. Но и представления о человеческом достоинстве у нее были, как выяснилось, столь же твердыми и она без разговоров написала мне справку. С шестью справками о сданных экзаменах я пришел к декану, но мне было сказано, что он уехал в США, без него приказ отменен быть не может, а когда он вернется я все равно буду отчислен за несдачу теперь уже летней сессии, к которой я не допущен. Тогда я пошел к университетскому юристу и в ректорат. Мне было сказано, что все решается на факультете, но скандал разрастался и, хотя Засурский якобы был в Америке, на доске объявлений появился за его подписью новый приказ о моем отчислении, теперь уже «за профессиональную непригодность».
Свободное копирование
