Университет - 1

К моему большому удивлению, я в Киеве летом 1963 года я получил извещение о том, что успешно выдержал вступительные экзамены и принят на первый курс.

Сегодня я понимаю, что факультету журналистики, на первый взгляд, я очень подходил: большие статьи в столичных изданиях, да еще под одной указано «внештатный инструктор райкома комсомола», к тому же еще и лектор общества «Знание». Меня тут же сделали старостой группы и даже попытались сделать комсомольским вождем после того, как случайно стало известно, что я читаю газету «За рубежом». Все это было забавно, но довольно быстро выяснилось, что я не так уж близок к партийной журналистике.

Первый год на факультете (осень 1963 — лето 1964) был для меня временем очень напряженной работы, во многом определившей всю мою дальнейшую жизнь, но моя деятельность лишь внешне (и для меня незначительно) была связана с университетом.

На смену большим, но случайным моим первым статьям и лекциям о Цветаевой и Есенине, к которым я, конечно, готовился на базе республиканских рижских библиотек, их спецхранов и архивов, пришла пора мелких статеек о крупных (Мережковский, Минский) и второстепенных писателях начала века и русской эмиграции в Краткой Литературной энциклопедии. На самом деле энциклопедия была не такой уж краткой — девять увесистых томов, — а главное — само издательство «Советская энциклопедия», выпускавшее в эти годы Философскую энциклопедию, Театральную и ряд других было в начале 1960-х годов, в хрущевскую оттепель, наряду с институтами Социологии и Международного рабочего движения, журналами «Новый мир» и «Юность», одним из центров омоложения, обновления страны, от сталинских догм и интеллектуального террора.

Я пришелся в «Литературной энциклопедии» ко двору: в те годы в Советском Союзе было всего-то пять-шесть человек, пишущих о русской литературе начала века и эмиграции — Харджиев, Синявский, Олег Михайлов, Леня Чертков, Александр Бабореко и я. К тому же я был моложе всех, и мне можно было поручить самую мелкую работу. Да еще мне единственному был интересен (и я достаточно серьезно им занимался) как раз модернистский круг русской литературы (Белый, Ремизов), тогда как Михайлов, Храбровицкий, Бабореко делали публикации, как правило, об авторах толстовско-народнической традиции (Бунин, Короленко, Куприн, Тэффи). В том же 1963 году Борис Абрамович Слуцкий, став составителем ежегодника «День поэзии», попросил меня подготовить публикацию и написать предисловие к неизданным стихам Андрея Белого. Я готовил для «Вопросов литературы» статью о Ремизове — в общем, стал систематически работать с вполне определенным, сознательно мной выбранным периодом русской литературы. И все же самое главное для меня в этот год было даже не это. Главным было то, что десятки небольших статеек и предисловий открыли мне теперь уже все московские и ленинградские библиотеки, их спецхраны и архивы. Целые вечера, а то и дни во время занятий в университете я просиживал в Ленинской библиотеке, а чаще — в ее спецхране и рукописном отделе и все более явственно представлял себе русскую литературу во всем ее многообразии, не обглоданную советской цензурой и даже не до конца расстрелянную и изувеченную.

К середине 1964 года мое положение в этой, совсем особой части литературного мира было настолько внятным, что мне уже самому предлагали пополнять словник энциклопедии, то есть включать туда писателей (конечно, в еще не вышедшие тома), которые были почему-то забыты или по каким-то соображениям сперва пропущены и я вставил туда Кодрянскую, Саца, еще десяток других писателей.. Однажды Виктор Владимирович Жданов — главный редактор Литературной энциклопедии — предложил мне написать одну из центральных статей — «Модернизм». Я согласился, но сказал, что могу написать только ее русскую часть.

— Подберите себе соавтора.

— Может быть, Засурский? — предложил я, просто потому, что не знал больше никого, занимавшегося современной западной литературой.

Жданов заметно поморщился. Было ясно, что репутация Засурского не соответствовала его представлениям о возможном авторстве в либеральном издании. Нехотя ответил:

— Ну что ж, поговорите с ним.

Положение было забавным: студент оказывает протекцию и выбирает себе в соавторы декана своего факультета. Слава Богу, Засурскому мое предложение тоже не очень понравилось, и Жданов нашел других авторов. Я, собственно говоря, не читал ничего, написанного Засурским, но от Синявского, который учился с ним, видимо, в аспирантуре, знал, что он был среди самых консервативных выпускников филфака (впрочем, либеральный Андрей Донатович был тоже совсем не прост).

Для курсовой работы я стал заниматься неологизмами Андрея Белого, но и тут консультантом у меня был не Дитмар Эльяшевич Розенталь, преподававший на журфаке, а еще живой тогда крупнейший русский лингвист Михаил Петрович Штокмар, чью речь в Институте русского языка записывали как образцовую — он был живым носителем классической нормы русской речи. Да и сам жил по какому-то совпадению на Малой Грузинской в доме, принадлежавшем некогда Владимиру Далю. Когда он выходил по вечерам гулять на беспокойную тогда Тишинку, с собой брал, как оружие, двухкилограммовый бронзовый ключ от дома, уцелевшего каким-то образом в пожарах 1812 года.