Утром дядя Ваня Измалков, дворник, подрядившийся доставить наши вещи на вокзал, привязывал тюки и чемоданы к своей тележке. Помертвев, я наблюдала за этой процедурой, поражаясь тому, что молния еще не разнесла в щепы эту тележку, что гром еще не грянул с небес.
Мечтать о добром волшебнике, который вот-вот придет и поможет мне, больше, конечно, не стоило...
Дядя Ваня на минуту удалился в дворницкую... Родители, наверное, уже запирают двери покидаемой квартиры и, вместе с бабушкой и моим маленьким братцем, вот-вот начнут спуск с крутых лестниц третьего этажа...
Я ринулась к ненавистной тележке и принялась бритвой терзать туго натянутые веревки.
Я отчаянно торопилась и попадала бритвой то на веревки, то на вещи, а то и на собственные пальцы. Когда родители появились в подъезде, я отскочила от тележки, спрятала свои окровавленные пальцы в носовой платок, и мы все, опустив головы, словно на похоронах, медленно вышли из ворот.
Мы миновали наш Большой Вузовский переулок, пересекли Покровский бульвар... Я шла, погруженная в безысходность, в отчаяние, и совсем забыла о том, что должно было случиться. В первую минуту я даже удивилась, когда подрезанные веревки лопнули, и наши пожитки рухнули на полпути к вокзалу, с грохотом вывалились прямо на трамвайную линию. Мы вернулись домой, кое-как собрав все это, а меня родители потом всю жизнь подозревали в происшедшем.
С железнодорожными билетами было очень непросто: шла эвакуация граждан, учреждений и предприятий на восток. Поэтому вновь купленные билеты продлили мое пребывание в Москве еще недели на две, не меньше.
Я ждала Колю, и он приехал. Теперь он был здесь, в своем Лялином переулке, но не знал ни моего адреса, ни телефона. Коля, милый Коля! Он не знал и о том, кто же вызвал его телеграммой — я ее не подписала, я не решилась!
А время неслось вскачь, драгоценные часы улетали. Я не раз подходила к его дому, я приближалась даже к дверям его квартиры, поднимаясь вверх, а затем спускаясь вниз по каким-то сложным лестницам. Я смотрела на тяжелые закрытые двери с надписью «квартира 7», желала и боялась, что двери случайно могут открыть именно сейчас, в эту минуту. И тогда мое сердце бешено колотилось уже где-то в горле и не разорвалось только потому, что я была уж очень молодой и здоровой.
Поздними вечерами, в наступавшей темноте, охваченная тоской и нерешительностью, я бродила по Лялину переулку, стараясь сквозь неплотно задернутые шторы разглядеть, как Коля ходит по комнате. Это было нетрудно: Коля жил на первом этаже...
Так прошло два дня, сорок восемь потерянных часов. Никто из нас, ни он, ни я, не сделал реального шага навстречу друг другу. Однако вскоре все-таки произошло то, что должно было произойти: Лидия Николаевна, наша дорогая Лидия Николаевна, столкнулась в школьном дворе с Принцем, узнала от него, что он собирается побывать и в военкомате, и в РОНО, чтобы выяснить, кто же вызвал его телеграммой, а теперь направляется к директору школы, — может быть, директор скажет?
Я не могу не вспомнить о ней, давно ушедшей, о Лидии Николаевне Гроздовой. Строгость этого педагога вызывала у школьников страх, но ее не только боялись, ее и уважали, и любили. Наверное, чувствовали, как она справедлива и благожелательна. Она и счастью овдовевшего директора нашей школы Ивана Васильевича Чепового поспособствовала... Просто — напросто купила два билета в театр: для Ивана Васильевича и для влюбленной в него Светланы Наумовой, недавней школьницы. Эти двое сели рядом в кресла, и, проводив после спектакля Светлану домой, смущенный Иван Васильевич сказал: «Ну, Светлана, мне ухаживать за тобой неловко. Выходи за меня замуж — даю тебе неделю на раздумье». На это Светлана ответила: «Мне не надо на раздумье, Иван Васильевич. Я давно люблю вас, и я согласна».
Об этом мне потом рассказывала и Лидия Николаевна, и Светлана. В дальнейшем я к Ивану Васильевичу и Свете не раз приходила в гости. И познакомилась сначала с их маленьким сыном Васей, а потом и с дочкой Олей...
У Лидии Николаевны была легкая, добрая рука. Но разве она могла противостоять такой стихии, как война?!
И все-таки...
Лидия Николаевна сказала Коле, что я его вызвала, что очень нужны пионервожатые для первоклашек, эвакуированных в Рязань, и «Гудзенко занимается этим вопросом».
При всей моей ребячьей легковерности, я тогда улыбнулась такому наивному предлогу: Колю вот-вот ждала мобилизация, армия, и он никак не мог стать пионервожатым в Рязани... Но, главное, Лидия Николаевна дала ему номер моего телефона и тут же перезвонила мне: продиктовала Колин номер!
В этот вечер я зашла к моей однокласснице Тамаре Романовой. Все мои близкие подруги (а Тамара не была в их числе) уже эвакуировались с родителями, покинули Москву. Растерянная, неприкаянная, я Тамаре изложила все новости о Коле и о себе, совсем не задумываясь о том, что же за этим может последовать. Мне очень хотелось поделиться своими переживаниями с кем-то, кто так часто видел Колю, стоящим у окна, что напротив нашего класса. Тамара отреагировала совсем неожиданно. Вместо ожидаемых мной вздохов сочувствия, она вдруг выхватила у меня из рук телефонную книжку, дернула к себе аппарат и радостно пригрозила: «Ага! А вот его телефон! Этот номер, да? И если ты ему сейчас же не позвонишь, то позвоню я. И я выведу тебя к нему за руку!»
И я набрала номер его телефона.
Свободное копирование
