В ночь на 22 июня 1941 года выпускники нашей школы отмечали событие наступившей гражданской зрелости. Они получили аттестаты и теперь, размахивая в воздухе этими путевками в жизнь и громко делясь друг с другом планами на будущее, распевали любимые песни, шагали всю ночь по Красной площади, по центру Москвы, — совсем недавно установилась такая приятная традиция.
В эту ночь я, лежа дома без сна, думала о том, что вот сейчас Коля ходит с бывшими одноклассниками, молчит (он всегда молчит!) и, может быть, чуть-чуть улыбается. Но, конечно, не поет с ними: на Принца это было бы не похоже.
И никто из нас еще не знал о трагедии. О том, что немцы уже опрокинули наши пограничные столбы на Западе, бомбят города и убивают, убивают, убивают.
Раннее утро двадцать второго июня в Москве было теплым и солнечным. Наступило последнее воскресенье, когда опоздавшие горожане могли еще попытаться снять дачу на лето. И мои родители поспешили на электричку. Вернулись они уже через час: страшную новость услышали по радио в поезде. Таких растерянных лиц у них я не видела никогда...
Коля!
Я побежала в школу. Каникулы... Там никого нет, тем более выпускников, уже и не школьников. А вдруг?! Принц живет в этом дворе, почему бы ему хоть разок не выйти из дома? Правда, я знала, что и в этом счастливом случае не найду в себе решимости подойти к нему. А если он сам подойдет?.. Разве чудеса совсем перевелись на Земле?
Но Принц не появился.
Назавтра я снова пошла в школу — меня подгоняла мысль о неминуемом участии Коли в войне.
Через два дня, в третье посещение, мне повезло больше: в Лялином переулке я столкнулась с Колиной сестрой Клавдией.
— Я тебя знаю, — нерешительно сказала я. — Ты в нашей школе учишься... И что теперь будем делать? Работать или воевать? Меня зовут Аней, я из восьмого «В», перешла в девятый...
— А я — Клава, но в школе больше не учусь, после седьмого класса пошла в техникум, скорее получить специальность. Я тебя тоже помню, сколько раз видела в школе. Нет, воевать мы с тобой пока не сможем, возраст не позволит. Воевать будет мой брат Николай, он сейчас в деревне, отдыхает до армии. А мы, наверное, будем работать…
— А твой брат... Он, ты говоришь, в деревне? И далеко?
— Нет, не очень. В нашей Труняевке, под Клином. В Клину еще Дом-музей Чайковского. Слыхала, конечно?
— Слыхала...
Вечером мой отец пришел с известием, что получил задание срочно отправляться в Свердловск, на военный завод — выпускать танки. Наша семья должна была вот-вот покинуть Москву.
Коля... Как быть? Я не знала как быть и тогда, когда увидела железнодорожные билеты на столе. День отъезда на Урал обозначился!
Ночью я несколько раз неслышно подкрадывалась к билетам... Порвать, выбросить в окно! Но, взглянув на спящих родителей, я в ужасе отступала назад, к своей кровати...
Я теряла, теряла надежду увидеть Колю. И тогда...
— Женя! — обратилась я к подруге, к Жене Чижевской. — Мы найдем эту Труняевку, она под Клином! Необходимо увидеть Колю... Хотя бы проститься...
— Конечно! — И Женя вдохновенно стиснула мою руку. — Я готова идти с тобой, ради подруги я могу всем пожертвовать, кроме матери!
И мы, недолго думая, сели в поезд, через три часа сошли в Клину и зашагали к Труняевке, узнав, примерно, Как туда попасть.
Мы шли и шли по безлюдным дорогам... Правильно ли идем? Когда очень длинен путь, возникает неуверенность. А спросить больше не у кого. Пустынно!
Наконец, задребезжала телега: нас нагонял мужичок. Он кнутом показал дорогу на Труняевку.
— С полпути вы отшагали. Осталось километров двенадцать, не более...
— Женя, — сказала я, глядя вслед мужичку, исчезающему за поворотом. — Мы прошли двенадцать или больше километров и натерли ноги до кровавых пузырей...
— Это ничего, — ответила Женя. — Просто у нас нет опыта ходьбы на дальние расстояния. И обувь у нас не подходящая. Но если мы снимем ее и дальше пойдем босыми...
— Нет, надо идти обратно. Не из-за обуви или ног, а потому что лишь к ночи осилим дорогу. Ну, придем мы ночью в деревню — что о нас там подумают? Так стыдно! И что скажем Коле?
— Скажем... скажем, что срочно пришли, чтобы посоветовать... Ну... чтобы посоветовать ему... подавать заявление в Рязанское артиллерийское училище...
— А есть ли такое на самом деле? Нет, я не могу, я не могу!
И мы повернули обратно.
— Значит, — думала я, ворочаясь ночью в своей постели, — все?! Я никогда не увижу Колю, не поговорю, не попрощаюсь...
Я взрослела с каждым часом. Но все-таки в мои неполные пятнадцать лет я не столько осознала, что такое начавшаяся война, сколько ужаснулась отъезду Коли на фронт; ему шел девятнадцатый год, и он подлежал немедленному призыву в армию.
Коля! Тревога схватила меня в свой капкан, и я заметалась, не зная, что делать. А день отъезда на Урал близился...
Почему-то захотелось поплакать на плече у Лидии Николаевны, строгой учительницы по физике. В эти дни она, одинокая и немолодая, то и дело заходила в школу — услышать о новостях, об эвакуации учащихся и учителей. Она хорошо знала и Колю и меня — преподавала в наших классах. Запинаясь, я поведала ей о моих горестях, и она, истинный представитель точных наук, подошла к решению проблемы практически:
— Вызови Большунова телеграммой!
Наверное, раз десять, не меньше, я входила в двери «Почты — телеграфа» с тем, чтобы снова и снова выйти оттуда без результата. Наконец, я так привыкла к возникшей необходимости, что почти перестала волноваться, подала телеграмму в окошко, — совершила этот подвиг и удалилась с самым радостным ощущением правильности поступка.
А родители, между тем, укладывали чемоданы, втискивали вещи в большие плетеные корзины — сундуки, в мешки. Они готовились к долгой жизни в чужом городе!
Коля! Он не сегодня — завтра получит телеграмму, он скоро будет в Москве! А я? В Свердловске?!
И в день нашего отъезда я совершаю еще один подвиг...
Свободное копирование
