Я раз и навсегда поверила в красоту человеческих взаимоотношений, в возможность самим строить для себя жизнь-сказку. И я создала в своей отроческой душе конкретный облик Принца, прекрасней которого никого не могло быть.
Мой Принц-мечта не был похож на современного парня. Он как бы сошел со страниц читанных мной романов, прямо с капитанского мостика гриновского белого корабля. Я, словно Ассоль из «Алых парусов», ждала своего Артура Грэя. Я жила в выдуманном мире чудес, считая чудеса реальностью! Недаром же люди всех возрастов так любят сказки, из которых самая увлекательная — о Принце и Золушке.
Принц появился вдруг, нежданно-негаданно, он неторопливо вышел из дверей девятого «А». Вместо сверкающих рыцарских доспехов на нем была серая гимнастерка из тонкого сукна, перетянутая в талии широким офицерским ремнем. И потертые, старенькие брюки. Темно-синие — я помню. Он потом так и ходил в них — вплоть до окончания школы.
Это был он, я у меня остановилось дыхание. Мне шел четырнадцатый год, всего только четырнадцатый, но я смогла понять, что сказочных замков мне не надо, и что отныне вся моя жизнь, радость и горе, слезы и смех, все, что положено человеку на белом свете, сосредоточилось в Принце, оказавшимся почему-то парнем из девятого «А».
Парень был как две капли воды похож на портрет, нарисованный моим воображением. Он был так красив, что и теперь, к концу моего долгого пребывания на Земле, я не могу вспомнить никого красивее — ни среди знакомых или прохожих, ни среди звезд кинематографа, ни в произведениях великих живописцев. Да, это отнюдь не только мое мнение... Из числа тех, кто его помнит, кто его видел в свое время, есть еще не менее пяти живых, они это знают...
Его черные брови, словно нарисованные, почти сходились на переносице, от длинных ресниц ложились тени на щеки. И были у него глаза орехового цвета, о которых он мне потом смущенно скажет: «Кошачьи... Да ну их совсем!» Поражал его взгляд — всегда строгий, почему-то даже надменный, взгляд природного аристократа. Он был высокого роста, широкоплечий, длинноногий, стройный... «Идет — не согнется!» — с гордостью говорила его мать, женщина с правильными чертами лица, но не отличавшаяся той красотой, которой был наделен ее сын. У него-то была царственная красота!
— А я не знаю, чьи мы потомки, — скажет годы спустя его сестра Аня. — Сами-то деревенские, из Труняевки, что под Клином. Вот разве бабушка наша по линии матери? Она была взята из сиротского приюта. Или потерялась во младенчестве, или, может быть, отдала ее туда какая-нибудь отчаявшаяся красавица, которую «осчастливил» своим «вниманием» граф, князь, заезжий принц, что ли? Дедушка Егор наш был из семьи работящих, зажиточных крестьян и сколько, слышно, баталий претерпел из-за нее, но все же настоял на своем, женился. Бабушку звали Еленой... Елена Прекрасная! Кто видел ее в молодости, замирал от восхищения!
Вот и я замерла однажды, взглянув на внука бабушки Елены. И он замер, он тоже замер, и мы остановились в школьном коридоре, ошеломленно глядя друг другу в глаза...
Это произошло в сентябре 1939 года, а затем я тут же исчезла из школы на много месяцев: заболела скарлатиной с последующими осложнениями. И снова появилась в классе лишь в начале апреля.
Учебный год чуть было не пропал для меня... Спуститься классом ниже — что мне еще оставалось в сложившейся ситуации? Но у отца с матерью оказалось немалое родительское самолюбие, они бы не потерпели такого краха. И тут они нашли во мне самую послушную дочь: я тоже не представляла себя второгодницей, какие бы объективные причины меня не оправдывали. Неокрепшая, упрямая, с сердцем, бьющимся от волнения и страха, я стала догонять свой класс за два с половиной месяца, оставшихся до перевода в восьмой. Никакой логики: мной двигали лишь юные амбиции!
Еще меньше логики было в огромной радости при мысли о том, что вот, приду завтра в школу и, впервые за много месяцев, увижу его, Принца!..
Свободное копирование
