Мне шел четырнадцатый год, а Коле семнадцатый, когда мы впервые увидели друг друга в коридоре школы, что помещалась в старинном здании бывшей женской гимназии, в Большом Казенном переулке.
Здание и сегодня стоит на том же месте, и в нем по-прежнему та же школа, 330-я. Я недавно заходила туда, поднималась на памятный третий этаж... Через пятьдесят восемь лет после первой встречи с Колей! А Коли нет на свете, нет уже пятьдесят пять лет... Наверное нет... Наверное — потому что и теперь думаю: а может быть, он все-таки где-то есть!
Я знаю, что такие ощущения живут не только в моем сердце. Знаю, что не все женщины перестали ждать, сколько бы лет им не было: душа-то болит, душа-то страдает!
...А тогда стояла теплая осень тысяча девятьсот тридцать девятого года... Школьный коридор был ярко освещен солнцем. И звонок со второго урока так и заливался над нашими головами...
Мы с подружкой вышли из дверей седьмого «В», а двери девятого «А» тоже отворились в этот момент.
— Смотри, — сказала подружка, — какой симпатичный мальчик, девятиклассник! Вот он, в зеленой куртке, в очках! Какое интеллигентное лицо! Посмотри, подними глаза-то!
Я послушно подняла глаза, но мальчик в зеленой куртке не произвел на меня впечатления, потому что вслед за ним в дверях девятого «А» появился Принц, и это был он, Коля, один и на всю мою жизнь. Принц... Почему — Принц!
Этому сентябрьскому солнечному дню предшествовала история самовоспитания — предисловие к восприятию Принца. Стихийное самовоспитание литературой.
Чтению меня обучили лет в пять, и уже к восьми годам почти весь отцовский книжный шкаф я освоила. В этом шкафу хранились сочинения Пушкина, Лермонтова, Тургенева, Чехова, Мопассана, Диккенса, Твена... Какой интересный был шкаф! Там попадались мемуары в роскошном академическом издании тридцатых годов, а в них, похожие на сказки, свидетельства о похищениях невест из родительских домов, о счастливых соединениях влюбленных... Шкаф иногда забывали запереть, тогда я к нему и устремлялась. Я читала все, что в нем было, но, например, амурные сцены у Мопассана отскакивали от меня в детстве, как от стены горох: у него я любила описания природы. А растрепанный том Вербицкой «Ключи счастья» и вовсе не вызывал энтузиазма. Я инстинктивно ощутила в «Ключах» элементы пошлости, еще даже не очень-то понимая значения этого слова.
В девять лет я случайно перечитала основные пьесы Шекспира. В отцовском шкафу Шекспира не было, он настиг меня на старой профессорской даче, там наша семья провела лето 1935 года. Меня потрясли «Макбет», «Гамлет», «Отелло», все «Ричарды», «Ромео и Джульетта». Смерть веронцев возмутила до глубины души: у меня появились серьезные детские претензии к великому автору. Погубить Ромео и Джульетту! Это было верхом бессердечия.
Прошло дачное лето, и в начале учебного года, услышав чьи-то эмоциональные отклики на повесть Лилиан Войнич «Овод», я кинулась в библиотеку. «Овод» стал первой и последней книгой, над которой я захлебывалась от рыданий. Конечно, я потом не раз горевала над судьбами других героев, но так бурно — никогда.
С Дюма я ознакомилась чуть позднее, в читальне на Чистых прудах.
— А «Три мушкетера» читала? — вздохнула библиотекарша, устав от усилий рекомендовать мне литературу. Спросила и оглянулась по сторонам: не услышал ли кто-нибудь о таком нарушении возрастного ценза? Не знала она об отцовском книжном шкафе и о трагедиях Шекспира!
— Не читала, — и я нехотя взяла потрепанную книгу: название мне ни о чем не сказало, в мои десять лет слово «мушкетер» было услышано впервые.
В этот вечер меня из читальни выгнали последней, а на следующий день я первая стояла у ее дверей, ожидая открытия... «Три мушкетера»!..
«Двадцать лет спустя» и «Виконт де Бражелон» были принесены отцом по моей отчаянной просьбе: на Чистых прудах этих книг не оказалось. Помню, как отец, перевернув страницу-другую, сел «на минутку» под лампу с зеленым абажуром и уже не поднимался до рассвета. А я, тоже до рассвета, глотала слезы, прислушиваясь в темноте к шелесту страниц.
Я читала все, что попадалось мне под руку. В тринадцать лет появился Александр Грин с его «Алыми парусами». И это было как раз вовремя.
...Я вспоминаю путаную хронологию моего раннего чтения совсем не для того, чтобы кого-нибудь удивить: не одна я читала «запоем» и бессистемно. Но последствия такого чтения стали не для всех одинаковыми. Одни решили, что литература — это сплошные писательские выдумки («так не бывает!»), другие, напротив, что это серьезная фиксация авторами современной им жизни или интепретация старых исторических событий. Третьи, четвертые... А для меня, например, Грин явился вершиной в процессе формирования романтической мечты. Ах, «так не бывает»?! Значит надо, чтоб так было!
Свободное копирование
