Елец — Усмань
Настроение было возбужденное. Любая крытая — большое испытание. А уж Елецкая… Два с половиной года просидел я в ней, и наконец сегодня прошло бурное расставание. Перед этапом поместили в пустую камеру и отобрали все вещи. Потом все вещи вернули, кроме объемистого пакета с бумагами, письмами. А в бумагах записи, стихи. А в полученных письмах, которые и сами по себе дороги, заточкована мною нужная информация. Фамилии, камеры, всё для доказательного материала по Елецкой крытой. Вот суки наглые! Побоялись отобрать раньше, а теперь думают, мол, что он нам сделает. Уйдет на этап и пускай себе тогда жалуется. Разумеется, подозрение администрацией бумаг в зловредности было не беспочвенным. И пусть лучше-де так, чем залповый выброс компромата. Хватит, натерпелись! Вражеские голоса, головомойки от начальства, наглые угрозы с ней, администрацией, окончательно разобраться.
Осколком оконного стекла вскрыл вену на руке. Неглубоко, предупредительным образом.
— Эй, начальник, загляни в глазок! Видишь? Передай там, не вернут бумаги, через двадцать минут повторю. Не будет бумаг, не будет этапа.
Испугались гады! Всё вернули, кроме листочка с планом тюрьмы. Чёрт с ним, в голове зарисовано.
Вот почему сейчас, в «столыпине», настроение не было благостным. Казалось бы, радуйся! Вырвался с опостылевшей, опасной крытой, где заработал туберкулез. Впереди новые места, новые впечатления. Но воспоминания об утренней стычке гнали по телу нервную злую дрожь. А тут еще поганый липецкий конвой, с которым уже сталкивался ранее, по дороге с суда. Меня как политического тогда не тронули. Но кому-то досталось…
А теперь представим картину: худой, бледный зек в черном. Едет с крытой, да еще с раскруткой. Среди прочих арестантов, нормального вида мужиков. Ясное дело, они недавно с воли, едут по зонам, большинство в гражданском. Дела у них тонюсенькие, составляют одну стопку в дежурке конвоя. Рядом, равноценный этой всей стопке по толщине кирпич. Одно мое дело. На деле три полосы: склонен к побегу, склонен к нападению на конвой, склонен к антисоветским выступлениям. Да еще редкая статья, политическая. Да еще, наверное, где-то специальная отметка об «опеке» КГБ.
Хорошо на этапе! Новые лица, истории. Будет удача, и выкрутить что-то можно: выпивку, женское общество. Были бы деньги да конвой хороший. Но и деньги могут подвернуться. А вот конвой на этот раз… Тут этап показывает другую свою сторону, неприятную. Как обычно, все начинается с оправки.
— Сержант, на оправку пора.
— Ничего, потерпишь, мать твою…
— Я-то потерплю, да … не терпит!
— Засунь его в…
— В твою — с удовольствием! — и понеслось!
Бедный срочник. Ну куда ему тягаться в ругани с зеком не без филологических способностей! Мечется перед решеткой разъяренный сержант, успокаивают зека побледневшие мужики (если что, и им достанется). Но высоко подняло арестанта вдохновение, все выше, выше, к высотам искусства брани. И нет на этих высотах уже никакого страха, а только свобода, упоение полета над тюремной судьбой.
— Уф! — отдышался.
Сержант слинял. Искренне переживают мужики:
— Ну ты даешь! Сейчас приведет выводных и…
Действительно, запросто попадешь под сапоги. Да и мало ли застреленных на этапе при попытке к бегству? Потом разбирайся, что за бегство было… Но как там у древних римлян — положение обязывает? Разве это я сейчас вступаю в схватку? Нет. За мной поколения отчаянных, рисковых зеков, крытников в черном, племя безрассудных урок. Разве это я из последних своих жалких сил пытаюсь отстоять собственное достоинство? Нет. За мной сейчас поколения этих странных людей, политических, который век противостоящих всей мощи государства. Понимаю это я, понимает «столыпин». Надеюсь, поймет конвой.
Притопал сержант с двумя выводными:
— Ну, пойдем!
— Пойдем!
Захожу в тесную дверь туалета и резко оборачиваюсь, вовремя перехватив занесенную руку сержанта. Он здоровее меня, но где же ему достать душащую меня злость? Ту злость, что позволяет зубами вырвать глотку врагу? Вцепляюсь пока в эту глотку рукой, одновременно удар коленом. У меня выгодная диспозиция. Сержант закупорил собой узкий дверной проем и уже немного хрипит. Орущие за его спиной солдаты не могут до меня добраться. Рука сержанта тянется к пистолету, но я хватаюсь за кобуру раньше:
— Не вздумай, застрелю!
А в коридоре шум, гвалт, сбежался конвой. Вот замаячила офицерская фуражка начальника.
— Эй, капитан! Уйми своих псов и быстро в дежурку! Взгляни на дело и бегом сюда!
Скоро начальник успокаивает подчиненных, я отпускаю малость придушенного сержанта. И под злобными взглядами препровождаюсь в свою секцию. Лязгает решетка. Всё! Нет, не совсем. Удивленные, радостные голоса по «столыпину», повеселевшие мужики. Но так не пойдет, нужен последний удар.
— Эй, сержант! А как же оправка? Я за всеми делами так и не успел!
Кажется, сержанта сейчас хватит удар. Близки к тому и мужики, очумело глядя на наглеца. Минут через десять ленивый голос:
— Ну, кому там на оправку? — пришел заместитель начальника конвоя, прапорщик.
Взглянул на него… и стало дурно. Метра два высоты и метр ширины. В галифе и майке, на могучих руках перекатываются шары мускулов. Да, такой и с десятком вроде меня справится.
— Это ты моих солдат обижаешь?
— Ну я.
— Может, и меня обидишь?
— Может, и обижу.
— На оправку пойдешь?
— Обязательно!
Иду по коридору. Прощальные взгляды мужиков в спину, по которой и без того бегают мурашки.
Ничего, обошлось. Снова возвращаюсь в секцию. Понемногу отпускает напряжение, закурил, колеса напевают древнюю песню. Через некоторое время стукает кормушка, начальник принес постановление.
— За попытку нападения на конвой пятнадцать суток изолятора. Приедешь на место, отсидишь. Расписывайся.
— Расписываться не стану. Мне твое постановление ни к чему.
— Ну как знаешь. Постановление при деле, приедет с тобой в зону.
На рассвете поезд остановился в чистом поле. «Столыпин» спал, утомленный этапом. Сонное безмолвие, настоянное на сроках и лагерях, нарушали надсадный кашель чахоточного да глухие шаги конвоира. Сержант приоткрыл окно, по счастливой случайности, напротив секции. Может быть, и не случайно… В прокуренный вагон ворвался рассветный ветер, свежий воздух наполнил легкие. Великой тишиной весеннего пробуждения дышала земля. Почки придорожного куста дерзко смотрели в окно. Им никто не крикнет: «Отойди от вагона!». Прильнув к решетке, долго глядел на мир. Легчайший туман рассеивался, всходило солнце.
Свободное копирование
