Прокурор начал свою речь с изложения исторической роли XXV съезда КПСС. Расхваливал новую Конституцию. Отметил всенародный энтузиазм в связи с ее принятием. Указал на доверие народа к партии и правительству. Превознес демократичный характер советских выборов — люди идут на них, как на всенародный праздник, семьями, с песнями, с радостью. Заявил, что «только ничтожная кучка отщепенцев, …разного рода подрабинеки противостоят народу, партии, правительству». Затем прокурор зачитал две басни ; гимнюка Михалкова, кончающуюся словами «…а сало русское едят», и Крылова «Слон и Моська». Долго распространялся об отсутствии угнетения евреев в СССР, приплетя сюда члена ЦК КПСС Дымшица, академика Ландау, артиста Аркадия Райкина, писателя Симонова и других. Дал яростный отпор нападкам на Ленина и Брежнева. Речь прокурора просилась на передовицу газеты «Правда». По существу судебного следствия, оценке полноты и достоверности свидетельских показаний, прокурор практически ничего не сказал. И потребовал максимального наказания — три года заключения в ИТК строгого режима.
Речь защитника
Прокурор выдвинул свои обвинения на основе письменных показаний, данных свидетелями на предварительном следствии. Как известно, материалы предварительного следствия не могут быть основополагающими при решении вопроса о виновности, ее позволяет установить только судебное разбирательство.
Что же показало судебное разбирательство? Говоря о распространении моим подзащитным измышлений, предусмотренных статьей 190-«прим», свидетели администрации ссылались на свидетелей-заключенных, а последние не могли выступить со сколько-нибудь удовлетворительным рассказом. Эти свидетели ничего не могли рассказать в устной форме, ничего не могли вспомнить и даже объяснить, почему не могут вспомнить. А ведь в следственных показаниях они были обстоятельны. Только при зачтении в суде данными ими на следствии показаний они их подтверждали.
При этом выясняется не только абстрактный характер этих письменных показаний, в них нет точных указаний на место, время, обстоятельства, при которых мой подзащитный совершал антисоветские (так я буду говорить для краткости) выступления. Показания от этого теряют свою достоверность…
Таким образом, о систематических ложных измышлениях, распространяемых моим подзащитным, просто нет достоверных доказательств, а на основании следственных материалов, не подтвержденных в судебном следствии, прокурор не имел права строить свою позицию и требовать наказания в виде трех лет лишения свободы.
Остановлюсь на некоторых обстоятельствах, дискредитирующих показания свидетелей. Они противоречивы. Так, Малых говорил, что разговаривал с Подрабинеком в камере при осужденных, а свидетель Овчинников утверждал, что Малых никогда не разговаривал с Подрабинеком при осужденных, что Подрабинека вызывали для разговоров в администрацию. Двое свидетелей давали показания на предварительном следствии после прочтения им прокурором свидетельских показаний. Это тоже вызывает сомнения в достоверности свидетельских показаний этих двух свидетелей. Как выяснилось, никто из свидетелей не подтвердил показаний Мурашкинцева о сговоре между Филимоновым и моим подзащитным, да и обстоятельства случайной встречи говорят против такого сговора. Это позволяет подвергнуть сомнениям и другие показания Мурашкинцева.
Прокурор обвинил моего подзащитного в клевете на Ленина и Брежнева. Отмечу, что если такая клевета и была допущена, она не подпадает под статью 190-«прим», которая инкриминируется Подрабинеку…»
Защитник потребовала моего оправдания. Мне предоставили последнее слово. Я сразу же предуведомил, что буду говорить только для двух близких мне людей, находящихся здесь, для третьего, уведенного в камеру, для своих друзей в нашей стране и за ее рубежами, но не для присутствующих в этом зале.
Свободное копирование
