Беспечным ребёнком я была недолго. Излишняя рассудительность мешала общению с одногодками и бесполезным забавам. Мои дела были нужными и важными.
Иногда я делилась идеями с ребятами из соседних домов, и они с жаждой приключений покидали безопасный двор. Мы тщательно осваивали ближайшие окрестности, подвалы, чердаки, сараи, заброшенные стройки и мусорные свалки. Я всюду строила убежища для брошенных животных. Помощники находились ненадолго, дальние прогулки вызывали обоснованный гнев их родителей.
От запрета дружбы я не страдала, тянулась к бездомным кошкам и собакам сильнее, чем к детям. Понимала, что четвероногие создания могут ждать, любить, плакать и радоваться, испытывают страх, боль, обиду. Моя ответственность за них не знала границ. Желание накормить, согреть, приласкать никому ненужное существо безудержно влекло на улицу.
Я фанатично мечтала, чтоб не гнали злые люди приблудившихся к дому дворняг, не вызывали беспощадных собачатников, чтоб миска с едой и водой была у каждого пса, а народившиеся бесхозные щенки нашли добрых хозяев. Но не всё от меня зависело. Соседи запросто выкидывали из дома кошек и безбожно били неприкаянных собак. Периодически приезжали живодёры и средь бела дня творили страшные дела. Я страдала от излишней осведомлённости и болезненного бессилия.
Не однажды видела ужасную смерть любимцев. Казалось, мне накидывали петлю на шею, я задыхалась, истекая кровавой пеной изо рта, моё умирающее тело билось в конвульсиях и стучало деревяшкой по ступеням подъезда, где несчастные животные искали убежища.
Другим методом борьбы за чистоту улиц был натуральный расстрел. Странные громкие хлопки разрывали утреннюю тишину и сопровождались протяжным воем, однако жильцы окрестных домов жестоким расправам не противились. Мои сны превращались в многосерийные кошмары и терзали Душу, а несчастные собаки гибли снова и снова. Слёз по бездомным псам никто, кроме меня, не лил.
К счастью, некоторые программы спасения срабатывали: то водички страдальцам вынесу, то плошки наполню сосисками или котлетами из маминых кастрюль. И булочки любимые я честно делила с четвероногими друзьями. Только им с маслом нравились, а мне - с сахарной пудрой и повидлом. Или с изюмом. О вкусах не спорят.
Доверчивые голуби вообще любой крошке радовались. Но их я резонно не приручала: если несколько раз хорошо покормить, они теряли опасения и близко подходили к благодетелям. Ворковали от удовольствия, на ладони опрометчиво садились, по вытянутой руке расхаживали. Подрастающие мальчишки забавы ради приманивали птиц, ловили, потом ломали крылышки или связывали хрупкие лапки жёсткими нитками и таскали добычу за собой. Отпускали редко, чаще истязали до смерти.
Если несчастным удавалось упорхнуть, снять путы уже не представлялось возможным. Мучились бедняги долго, в зимние холода обычно погибали. Иногда травмированные лапки отваливались, голубь становился хромым, передвигался медленно и кособоко, неловко опираясь на крохотную воспалённую культю. Я понимала, каково ему. И надеялась, что в полёте нет боли – в небесах ведь ни лапки, ни ноги не нужны.
Ещё безмерно страдали черепахи, которых из-за дешевизны и скромных размеров шаловливым отпрыскам покупали родители. Надо же чем-нибудь занять ребёнка, особенно на время долгих летних каникул. Не шибко активное безмолвное существо больших хлопот в дом не приносило. Как и когда заканчивалась копеечная жизнь, взрослые не интересовались.
Медлительные животные, однообразно пережёвывающие листья одуванчиков, для детей быстро становились скучными. Непоседливым пацанам требовались захватывающие зрелища. Они на спор сбрасывали живые игрушки с балконов высотных зданий, проверяя крепость панциря. Он разбивался. Кто-то выигрывал пари, кто-то проигрывал.
Я люто ненавидела спорщиков и немного боялась – они были старше и сильнее. Но как только эти воплощения зла скрывались из вида, украдкой подбирала окровавленное животное и прятала в кустах или густой траве, куда уже спешила смерть. Черепахи тихонько пищали, они не умели кричать даже от жуткой боли. Слёзы из их крохотных глазок капали совсем как у людей.
Я горько и тоже беззвучно оплакивала маленькие трупики и на кривых могилках сажала хилые цветочки. В это время «герои дня» собирали зевак и, тыча пальцами в лужицы крови, громко рассказывали о своих «подвигах». Я умоляюще ждала дождя, чтобы бурые пятна исчезли с асфальта, и страшная картина немного забылась.
И кошек изуверски проверяли на живучесть. Изрядно покалеченных, их приходилось укрывать в подвалах и сараях, туда же селились щенки и котята, неведомым образом появляющиеся во дворе.
Подросших, откормленных и отмытых питомцев я без смущения раздавала прохожим. Выходила на людную улицу и назойливо приставала к тётенькам и дяденькам с добрыми взглядами: "Возьмите, пожалуйста, щеночка (или котёночка)!». Многие недовольно отмахивались, некоторые брали. Для блага я привирала, будто малыши домашние. Ничего страшного! Мама говорила, что у меня рука лёгкая.
С детьми настоящей дружбы не было. Послушные ребята во дворе не слонялись, дома книжки умные читали, прилежно учились, в студии разные ходили или в спортивные секции. Мои интересы были им чужды. Интеллигентских корней наш род не имел, талантов в себе я не обнаружила. Рукоделие, кулинария, рисование, игры в шахматы и шашки казались чересчур нудными. Музыка и пение тоже не привлекали.
Но мама желала всесторонне меня развивать. Для начала обучить игре на фортепиано. На предварительном прослушивании в музыкальной школе педагоги сразу определили, что утончённого слуха и соответствующих способностей у ребёнка нет от природы. Однако в родительских мечтах будущее дочери блистало музыкально. Отвергнув учительские советы и умножив долги, мама купила по случаю подержанный инструмент. Огромный, строгий и благородный, он словно из другого мира проник в наш скромный дом.
Я натирала этого красавца до блеска мягкой тряпочкой, смоченной в вонючей маслянистой жидкости, но прикасаться к клавишам не торопилась. Они смахивали на гигантские зубы злого хищника – не дай Бог в пасть угодить! В закрытом виде чёрное чудовище выглядело симпатично и безопасно, но несколько раз в неделю крышку я всё-таки открывала.
Два года в угоду маме разучивала на "тройки" ненавистные гаммы и несложные произведения. Экзамены проигнорировала, чтобы избежать прилюдного позора. На итоговый концерт устремились сведущие в музыке гости и переполненные гордостью родители. Себя средь талантливых чад я не представляла. Меня отчислили из школы без согласия мамы.
Такая развязка затянувшегося музицирования её сильно расстроила и спровоцировала бесконечные укоры. Кипучую детскую радость они не подавили, вывоз инструмента из квартиры стал праздником. Мамин расчёт не оправдался, немалые деньги - плата за обучение - вылетели на ветер. Лучше бы их применили по другому назначению.
Стандартные школьные учебники интересовали меня больше нот. Я преуспевала по всем предметам, одна физкультура оставалась «за бортом». Спорт был абсолютно недоступен, нездоровую девочку ни в одну секцию не брали. Самостоятельные попытки встать на лыжи или поиграть в футбол с мальчишками заканчивались падениями, ушибами и глубочайшим разочарованием: не могу! Эти пробы нехорошо подчёркивали мою физическую неполноценность, потому часто не повторялись.
Редкие походы в кино и парки оживляли воскресные дни кратковременным удовольствием. На регулярные прогулки у мамы не хватало сил, времени, денег и настроения. Неизбалованная вниманием, я спокойно жила в окружении добрых книг. Лет в десять увлеклась правдивыми произведениями, цепляющими мозг и Душу. Альберт Лиханов и Анатолий Алексин определяли желания и поступки, предлагали думать, чувствовать, принимать решения.
Пока мама пропадала на работе, я удобно устраивалась на диване с тарелкой фруктов или кулёчком конфет и без отрыва на обед погружалась в чтение. Словно острой бритвой полоснули по сердцу «Два капитана», «Как закалялась сталь», «Белый Бим, чёрное ухо», «Молодая гвардия», «Угрюм-река». И многие другие повести и романы, заставляющие удивляться, восхищаться, плакать, мучиться, сострадать. Литература влияла на характер своевременно и правильно.
Свободное копирование
