В ночь на пятницу я не мог заснуть. Где "они"? В Клиши, на Монмартре, или уже здесь, на avenue Bosquet? Тьма безмолвна. Конец! Кто хотел и кто смог уйти -- те ушли. Осталась лишь кучка. Спят ли оставшиеся, или, как я, лежат на спине, во тьме?
Часам к трем стали слышны пропеллеры. Не весьма приятный, буравящий звук. Родится далеко, быстро растет. Когда машина проносится над головой, то какое-то завывание слышишь, потом бурав убывает (с радостью вспомнишь из школы: "обратно пропорционально квадратам расстояний" -- т. е. быстро...) -- и замирает. Нравится ли это раздражительному аббату под нами? Ведь это немецкие аэропланы! Так-то вот жили тут католические девицы, лавочники, аббаты, старомодные рантье и считали себя солью земли, Париж свой центром мира. Но труба загремела. Все рухнуло. Все это давно возвещено всем нам, и всегда забывается. Когда для нас загремит, тоже и мы будем изумлены: почему же так скоро?
В десять утра мы пили кофе в столовой. Я подошел к окну. По ул. St. Dominique, налево, у табачной лавки остановилась парная мотоциклетка. Два солдата слезли с нее, разминая ноги. Были они в шлемах, шинелях зеленовато-лягушечьего цвета. Спокойные молодые люди, довольно мирного вида. Будто в гости к нам приехали. (Готы Алариха, входя в Рим, держались несколько иначе).
Закупив папирос, гости вновь сели в свою третатульку. Собрались любопытные -- тоже совершенно невоинственно. Рассматривали их, как у нас в Байдине или Копёнках венгерцев с товарами. А эти, оказалось, ехали к Эйфелевой башне -- менять флаг.
Днем опять бродил по городу, в нашей стороне. Утренние немцы успели вывесить на Эйфелевой башне свою свастику. На французов она произвела впечатление. В кучке соседей наших, глядевших с тротуара на шишак башни, шел спор, французский или немецкий флаг поднят. Хотя Париж занят, немцев все видели, все же хотелось, чтобы продолжал висеть французский. "Это не может быть немецкий, я свастики не вижу", -- говорила взволнованно дама. Молодой человек возражал: "А я вижу, именно свастика, у меня глаза хорошие". Другая дама, старенькая, в стоячем воротничке из рюшек и с бархаткой на шее, -- благообразный XIX век, -- негромко заметила: "Ах, флаг, флаг! Но ведь это только маленькая подробность"! И заплакав, отошла.
В шестом часу я стоял на мосту Альма. Никого не было. Изредка, очень редко, проходил человек. По Quai d'Orsay проносились автомобили, камионы победителей. Incipit vita nuova {Начинается новая жизнь (лат.).}. Можно уж было читать 90-й псалом".
Свободное копирование
