Сделав костюмы, я отправился в Милан. На этот раз я как будто не видел Италии, поглощенный всецело мыслями о театре. Директор La scala, инженер по образованию, принял меня очень радушно, сообщил, что репетиции у них уже начались и что меня просят завтра же явиться на сцену.
Взволнованный, не спавший несколько ночей, я на другой день пошел в театр – он показался мне величественным и огромным, – я буквально ахнул от изумления, увидав, как глубока сцена. Кто-то хлопнул ладонями, показывая мне резонанс, – звук поплыл широкой, густою волной, так легко, гармонично.
Дирижер Тосканини – молодой человек, говоривший тусклым хриплым голосом, сказал мне, что здесь раньше была церковь во имя мадонны делла Скала, потом церковь переделали в театр. Я очень удивился, – в России превращение одного храма в другой было бы невозможно.
Разглядывая все, что показывали мне, я ощущал невольный трепет страха, – как буду я петь в этом колоссальном театре, на чужом языке, с чужими людьми? Все артисты, в их числе Карузо, тогда еще только начинавший петь молодой человек, начали репетицию вполголоса. Я тоже стал петь как все, вполголоса, будучи утомлен и находя, что неловко как-то петь полным голосом, когда никто не поет так. Молодой дирижер показался мне очень свирепым, он был очень скуп на слова, не улыбался как все, поправлял певцов довольно сурово и очень кратко. Чувствовалось, что этот человек знает свое дело и не терпит возражений.
Посредине репетиции он вдруг обратился ко мне, хрипло говоря:
– Послушайте, синьор! Вы так и намерены петь оперу, как поете ее теперь?
Я смутился.
– Нет, конечно!
– Но, видите ли, дорогой синьор, я не имел чести быть в России и слышать вас там, я не знаю ваш голос. Так вы будьте любезны петь так, как на спектакле!
Я понял, что он прав, и начал петь полным голосом.
Тосканини часто останавливал других певцов, делая им различные замечания, давая советы, но мне не сказал ни звука. Я не знал, как это понять, и ушел домой встревоженный.
Свободное копирование
